– А злой?
– А злой непременно притормозит, – сказал
Мазур. – Чтобы утолить пошлое любопытство. Остальное, как легко догадаться
– мое дело. Уяснила?
– Ага. Вы опять начнете...
– Да ты за кого меня принимаешь, прелестное
дитя? – устало сказал Мазур. – В жизни не ш и н к о в а л посторонних
людей. Я с ним просто душевно поговорю, и он одолжит машину. А если и
передумает попозже, устыдится столь широкого душевного благородства... это
ничего не изменит. Пока он будет искать, кому бы пожаловаться, мы уже будем в
городе... ага! Ну-ка, живо!
Судя по звуку, к повороту приближалось нечто, напоминавшее
то ли уазик, то ли что-то социально близкое. Томка проворно сбежала по склону и
аккуратненько улеглась на обочине, картинно отбросив руку – этакий умирающий
лебедь в провинциальном исполнении. Мазур спустился пониже, приготовил автомат,
прижался к дереву и на скорую руку взмолился Господу Богу, чтобы это была не
набитая милиционерами машина и не везущий бригаду доярок похмельный деревенский
шоферюга – крестьяне народ незамысловатый и малопривычный к городским обычаям,
при виде мужика с автоматом могут и не испугаться, визг поднять, с кулаками
накинуться... Это горожане приучены голубым экраном, что при виде злого
террориста с трещоткой следует немедленно носом в пыль бухаться, а в доброй
половине российских деревень и телевизор-то не кажет...
Старомодный уазик-фургон грязно-болотного цвета, явно
списанное армейское имущество – вот только номера, слава аллаху, не
армейские... Мазур напрягся. В полном соответствии с его нехитрыми расчетами,
уазик остановился, ревматически скрипя остатками тормозных колодок.
Распахнулись обе дверцы, и на дорогу вылезли два типичнейших русских мужичка
средних лет, одетые затрапезно и явно поддавшие. Громко перекликаясь в
совершеннейшем удивлении, они двинулись к лежащей.
Мазур появился на сцене обыденно, без затей и дурных
эффектов. Он попросту вышел из-за ствола, заглянул мимоходом в машину,
убедившись, что никого там больше нет, лишь какие-то ящики и мешки, навел на
них автомат и громко скомандовал:
– Стоять, оба!
Они обернулись с исказившимися рожами.
– Нет, ребята, – сказал Мазур. – Я – не
белая горячка, я на самом деле... Стоять смирно!
Он не подавал Томке никаких команд, но она и сама с
похвальной быстротой сообразила, как себя вести, вскочила и кинулась в машину,
так и стоявшую с работающим двигателем.
– Извините, земляки, ничего не поделаешь, – сказал
Мазур, отступая к кабине, держа их на прицеле. – Машина нужна позарез...
– Эй, эй!
– Я кому сказал – не дергаться! – нахмурился
Мазур. – Стоять, алконавты! Телевизор слушаете? Я и есть беглый рецидивист
Ванька Корявый, про которого три дня талдычат...
Он был уже в шаге от дверцы, когда один из мужиков кинулся
наперерез с отчаянным лицом самоубийцы:
– Мать твою за ногу, водку отдай! Бери машину, хрен с
тобой, только водку отдай!
– Сейчас, посмотрю... – Мазур обошел машину,
заглянул в боковую дверцу и сразу углядел причину, побудившую аборигена к столь
яростной отваге.
Среди пыльных мешков угловатых очертаний и ящиков с
какими-то деталями стоял ящик, в коем поблескивали не менее десятка
поллитровок. Было за что грудью лезть на автомат, судари мои...
Дружелюбно оскалившись, Мазур крикнул:
– Да вы что, земляне, я ж не зверь!
Поднатужившись, он подхватил ящик левой рукой, со звоном
опустил на обочину и побыстрее уселся за руль. Ветхий уазик прыгнул вперед,
мимо аборигенов, которые и не глянули ему вслед, устремившись к заветному
сокровищу.
– Полный порядок, – сказал Мазур. – Сейчас
начнут горе заливать. Где уж тут погоню организовывать...
* * *
...Он сидел в старинном, годов шестидесятых, мягком кресле,
устало глядя на противоположную стену. В соседней комнате о чем-то шушукалась с
хозяйкой Томка. За окном начинало темнеть, и дела пока что шли прекрасно...
Дела шли прекрасно. Они без приключений добрались до города
– вот только автомат пришлось выбросить в придорожные кусты километра за два от
запомнившегося Мазуру поста ГИБДД – где изрядно поколесили по окраинным
улицам, прежде чем Томка отыскала нужную улицу и нужный дом. И бабушка
оказалась живой и здоровой, склерозом не страдала, Томку прекрасно помнила, и
даже на ночлег пустить согласилась. Мазур в два счета выяснил с ее телефона,
что завтра утром есть самолет в Шантарск – полдела, считайте, сделано. Уазик
остался за два дома отсюда, загнанный в тупичок меж гаражами и бетонной стеной
местной котельной – в качестве резерва на всякий пожарный, если только за ночь
его не разберет на части местная шпана...
Он подошел к окну, одним пальцем слегка отогнув занавеску,
выглянул во двор. Пока что ничего подозрительного, да и с чего бы вдруг? Пустырь,
заброшенная новостройка, судя по некоторым приметам, прозябавшая без малейшего
вмешательства человеческих рук не год и не два...
Глупости. Кто догадается искать их з д е с ь? Разве что
бабуля тоже работает на врага, и сейчас, мимоходом ушмыгнув в туалет, достанет
японскую рацию, вызовет мордоворотов с бесшумными пистолетами и усыпляющим
газом... Вздор.
Он вернулся в кресло, лениво уставясь на стену. Походило на
то, что бородатый Задуреев еще не облегчил бабусю окончательно – две фарфоровых
вазы на серванте за версту попахивали стариной, как и парочка пейзажей, один с
узенькой речкой и каким-то н е н а ш и м лесочком, чересчур аккуратным и
прилизанным для российского, другой с горными вершинами, на фоне коих шагали
два опять-таки насквозь ненашенских охотника в гетрах, куцых курточках и шляпах
на манер тирольских. А в общем, картины были приятными для глаза. Не то что
третья – даже не картина, собственно, а набросок то ли чернилами, то ли тушью,
изображавший голову неприятного мужика, оскалившегося, как зверь лесной,
разинувшего рот то ли в крике, то ли в рычании прямо-таки до отведенных
природой пределов и даже сверх того. Нарисовано, похоже, уверенной рукой, но
все равно, эта харя – не то зрелище, какое стоит обозревать на сон грядущий.
Справа, замыкая шеренгу картин, помещалась большая
фотография, явно переснятая когда-то с маленького черно-белого снимка и
увеличенная: подполковник, ухмыляясь во весь рот, держа в уголке рта
незажженную папиросу, стоял на фоне длинного и приземистого особняка с высокими
окнами и башенками на крыше – опять-таки ненашенского, с рядочком аккуратно
подстриженных деревьев у парадного входа. Подполковник выглядел возмутительно
молодо, лет двадцати пяти, в его годы Мазур был старлеем – ну, понятно, другие
времена, другая война...
– Это он в Восточной Пруссии фотографировался, –
сказала вернувшаяся старушка. – Какое-то баронское поместье, они там
стояли в конце войны... Вася оттуда много чего привез, вот картины остались,
вазы... Вы не интересуетесь?
