Насколько можно было судить по предварительным наметкам,
следствие пребывало в тупике. Посетителей у покойного бывало множество, и они
четко делились на две категории – собутыльники и серьезные клиенты. Первые были
столь многочисленны, экстравагантны и непредсказуемы, а вторые столь
респектабельны, богаты и влиятельны, что у любого следака, по твердому
убеждению Бычи, «мозги завернутся за извилины». Добытая неисповедимыми путями
информация о состоянии дел особыми открытиями не блистала и приливами энергии
не отмечена – пока что допросили лишь Танечку и сторожа, оставив обоих на
свободе, и занимались главным образом тем, что кропотливо составляли список всех,
имевших доступ в служебные помещения, одновременно прикидывая, на кого можно и
постучать кулаком по столу, а кого вообще не следует замечать, чтобы не
связываться лишний раз со взводом высокооплачиваемых адвокатов или с
собственным высоким начальством...
Мастера кисти и резца тем временем приложили все силы, чтобы
шакалы пера и телекамеры о происшедшем не узнали, похоже, им это удалось –
бродили лишь туманные слухи, будто с Задуреевым «что-то стряслось», и не более
того. О смерти, тем более насильственной, ловцы сенсаций еще не дознались.
Большинство полагало, что Семен свет Климентьевич отправился лечиться от белой
горячки, что с ним случалось в среднем пару раз в квартал.
– Ну, а у тебя самого есть соображения? – спросил
Мазур без особой надежды.
Крепыш откровенно почесал в затылке:
– Да кто его знает... Там, говорят, был такой шалман,
что и не удивительно... Художнички, музыканты, вообще непонятно кто, лишь бы с
пузырем... Человечишка был насквозь несерьезный, за что его мочканули, и не
поймешь...
– Однако ж ухитрились и мочкануть грамотно, и незаметно
смыться, а? – сказал Мазур.
– Ну, повернулось так по счастливому случаю... Он эту
ляльку, Танечку, постоянно порывался трахнуть. Может, ей надоело? Взяла,
пожаловалась своему парню, и тот... урегулировал?
– А что, есть такой парень на горизонте? – спросил
Мазур незамедлительно.
– Черт его знает...
– Это не ответ, милый, – сказал Мазур
уверенно. – Ты уж постарайся выяснить все точно. Где живет, с кем живет,
чем дышит... Ясно?
– Ага. Займусь. Еще что-нибудь?
– Минут через пятнадцать приготовь машину, –
сказал Мазур. – Покрутишь меня по городу, постараешься сбить возможные
хвосты, ежели таковые обнаружатся... Сумеешь?
Крепыш оживился:
– Что-что, а это... В лучшем виде, шеф.
Судя по его воодушевленному лицу, с баранкой он управлялся
гораздо ловчее, нежели с решением головоломок. Ну что ж, сейчас такой и
нужен...
Проводив нежданного подчиненного, Мазур взглянул на часы и
побыстрее включил телевизор, сверившись с программой, выбрал местный канал, где
как раз наступало время криминальных новостей.
Излишне уточнять, что о сегодняшнем и н ц и д е н т е на
берегу реки виртуозы голубого экрана не дознались вовсе. Не было никакого
инцидента – поскольку никто не ставил в известность доблестные
правоохранительные органы, а трупы волшебным образом улетучились и с речного
берега, и с горушки, чтобы, надо полагать, столь же загадочным для
непосвященных манером быть похороненными сугубо
ч а с т н ы м образом...
Квелые были новости – по сравнению с теми криминальными
сложностями, в которых Мазур барахтался пятый день подряд. Право слово, квелые.
Два гражданина, насосавшись спиртосодержащих жидкостей, лишили часов третьего,
трезвого и законопослушного. Очередные охотники за цветными металлами
раскурочили очередной светофор. Известная телеведущая Нинель Чучина, по своему
милому обыкновению укушавшись водочки в ночном клубе «Паломник», была
употреблена по прямому назначению прямо в женском туалете – увы, звездулька
была в столь пассивном состоянии, что не только не могла опознать злодея, но
даже о том, что была цинично употреблена, узнала лишь часок спустя от дяденек
милиционеров, с превеликим трудом ее разбудивших путем вульгарного растирания
ушей.
И все прочее в том же духе – пьяные водители, трезвые
карманники, разбитые физиономии. И лишь напоследок...
Все выглядело почти так же, как в прошлый раз – полуголое
тело, небрежно прикрытое куском пыльного брезента. Тот же репортер, то же
назойливое скольжение камеры по трупу, те же интонации – сопляк с микрофоном
старательно пугал себя и заводил аудиторию, живописно повествуя о второй
вылазке неизвестного сексуального маньяка: вновь лицо разбито чем-то тяжелым до
полной неузнаваемости, отрублены пальцы на руках, мужской галстук в полосочку
небрежно завязан на шее жертвы...
Мазур смотрел на экран, не отрываясь. Бог ведает, почему
никто не взял этих обормотов с камерой за шиворот и не отволок подальше – они
снимали со всем прилежанием. Ручеек крови, вытекший из-под брезента, обнаженные
ноги, татуировка на щиколотке в виде сине-зеленого дельфина, обвившегося вокруг
якоря...
Он прекрасно помнил эту татуировку. И ее хозяйку. Удар был
неожиданным и, признаться, могучим. В первый момент потянуло бежать куда-то,
выхватить пистолет из-под мышки, немедленно ткнуть стволом в чью-то физиономию,
добиться признания, правды, отомстить...
Быть может, он так и поступил бы – случись все на пару дней
раньше, когда он не погрузился еще в здешние сложности с головой. Теперь же...
Теперь происходящее вовсе не казалось ему простым, как перпендикуляр. Теперь он
попал в ситуацию, когда не следовало верить ни собственным глазам, ни первым
скороспелым версиям. Все, все, все было не тем, чем казалось! А потому первую
пришедшую на ум версию, прямолинейную и незатейливую, следовало отбросить,
сделав над собой нешуточное усилие...
Мазур щедро плеснул себе неразбавленного виски, откинулся на
спинку кресла. Перед глазами крутились лица, в ушах звучали голоса, ключевые
реплики сплетались в причудливых сочетаниях... или сочетания эти только к а з
а л и с ь причудливыми?!
Он, конечно, был в первую очередь боевиком, одушевленным
лезвием, расчетно-наводящей приставкой к разнообразному оружию. И все же жизнь
его не раз ставила в ситуации, когда приходилось не просто резать тех, на кого
указало начальство, но и вполне самостоятельно искать п р а в д у. Хреновый из
него был Штирлиц, если совсем честно, но и работать мозгами случалось...
Кажется, его била дрожь. Вполне возможно, это были
неизвестные науке побочные эффекты, сопровождавшие постижение истины. Или,
чтобы не быть чересчур уж оптимистичным, не истины, а п у т и к таковой. Как бы
там ни было, загадочные кусочки – не все, пока еще далеко не все! – начали
складываться в осмысленную картинку, прежние загадочные петли и зигзаги складывались
в конкретные физиономии.
У противника проявлялось лицо – медленно-плавно-постепенно,
как на погруженной в ванночку с вонючим раствором фотографии. Пару секунд назад
виднелись лишь пресловутые туманные контуры – а теперь харю можно и опознать...
