– Всему свое время, – сказал Мазур
решительно. – Будет вам и белка, будет и свисток... Давай-ка о другом. Я
хочу поговорить со Светланой. Хотя бы по телефону. Чтобы убедиться, что с ней
все в порядке. И немедленно.
Вот оно! То самое секундное замешательство, которого он ждал
заранее. Гвоздь быстренько справился с собой, но Мазур уже сделал выводы...
– Не пойдет, Степаныч, – решительно сказал
Гвоздь. – Уж извини, никак не могу... Телефон в нынешней ситуации –
вещь опасная. И прослушать могут, и запеленговать. Подожди денек, ладно? Я пока
прикину, как можно это устроить, чтобы никого не навести на след и ничего не
провалить. Договорились?
Какое-то время Мазур старательно играл мимикой, изображая
поочередно раздражение, неприкрытую злость, смирение перед обстоятельствами.
Актер из него был не великий, но и Гвоздь его не настолько уж хорошо изучил,
чтобы разоблачить игру прямо здесь и сейчас...
– Ну ладно, – сказал Мазур. – Подожду денек,
только, я тебя очень прошу, не вздумай меня на мякине прокинуть... Я ведь могу
и ж у т к и м быть, Фомич, очень даже нехорошим. Оба мы с тобой волки те еще...
Гвоздь сказал тихо и очень серьезно:
– Степаныч, вот потому я и не пытаюсь с тобой
передергивать. Мы с тобой – из одной колоды, знаешь ли!
– Ну да? – усмехнулся Мазур.
– Представь себе, – сказал Гвоздь. – То, что
я четверть века топтал зону, а ты верно служил родному государству – разница, в
общем, абсолютно несущественная. Мы с тобой социально близкие люди в том
смысле, что оба бо2льшую часть жизни прожили не по писаным законам, а по
понятиям. То, что п о н я т и я у нас разные, ни черта
не меняет. Главное, это понятия данной конкретной стаи, а не писаные законы, по
которым живет с т а д о. И какая, к чертям, разница, что мне вешали срока, а
тебе – ордена? А? Да нету никакой разницы.
– Вопрос, конечно, философский, – усмехнулся
Мазур.
– Да ни хрена там нет философского, Степаныч. Одна се
ля ви на грешной земле... Лучше скажи, чем тебе еще подмогнуть? Что-то ты
давненько ничего серьезного не просишь...
– Значит, попрошу, – уверенно сказал Мазур. –
Можно бумажку с ручкой? – Он взял два квадратных листка из прозрачной
коробочки и разборчиво написал на одной фамилию, имя и отчество, а на другой –
название заведения.
– И? – вопросительно поднял бровь Гвоздь.
– За поименованным здесь человеком нужно постоянное
наблюдение – сказал Мазур. – С нынешнего момента, днем и ночью...
– А цель?
– Одна, – сказал Мазур. – Чтобы я знал, что
она делает по часам и минутам. От и до. Это реально?
– Еще как.
– Есть одно немаловажное уточнение, – сказал Мазур
небрежно. – Я хочу, чтобы этим делом занялись ребятки из того вашего
крыла, что подчинялось покойному Вове Котовскому. Это не значит, что я кому-то
не доверяю, отнюдь. Считайте это моей блажью.
– Хорошо, – усмехнулся Гвоздь. –
У серьезного человека и блажь заслуживает серьезного отношения... А с этим
вот заведением что изволите сделать? Не спалить, надеюсь? Очаг культуры
все-таки, областная научная библиотека...
– Помилуйте, – ухмыльнулся Мазур ему в тон. –
К чему такие ужасы? Я там просто-напросто хочу поработать.
– Когда?
– А нынче же ночью, – сказал Мазур. –
Где-нибудь, этак, после полуночи. Вам не кажется, что это самое идеальное время
для работы в научной библиотеке? Никто тебя не отвлекает, никто не путается под
ногами... Можете устроить так, чтобы я ночью туда попал, и никто потом об этом
не узнал?
– Сделаем, – сказал Гвоздь чуточку
озадаченно. – Задали вы мне задачку... Загвоздка не в том, что это сложно
– чего там, ребята крутанутся – а в том, что т а к о г о я еще в жизни не
организовывал. Непривычное для меня место.
– Цивилизуйтесь, Николай Фомич, – сказал Мазур с
усмешечкой. – Коли уж в легальные бизнесмены подались... Ну, не смею более
тратить ваше время...
Он встал и, легонько помахивая завернутой в бумагу картиной,
вышел из кабинета. Спускаясь по лестнице, поймал себя на том, что взвешивает
картину на руке, пытается прикинуть, на сколько она потянет. Выходила сущая
ерунда, менее килограмма – да и то главным образом за счет старой,
основательной деревянной рамки и стекла. Бумага сама по себе ни черта почти и
не весит. Тем пикантнее ощущения.
Впрочем, он мог и ошибаться. Возникшие в мозгу ассоциации
были элементарной ошибкой, путаницей, выдачей желаемого за действительное,
белой горячкой, шизофренией, старческим маразмом...
Мазур предусмотрительно утешал себя этими оптимистическими
мыслями – когда не спеша шел по двору, когда поднимался в свои апартаменты,
когда извлекал картину из обертки, бесцеремонно кромсая плотную хрусткую бумагу
перочинным ножичком.
Темнело в эту пору поздненько, и света было достаточно
природного. Он сидел в уютном глубоком кресле, держа перед собой застекленную
картину на полусогнутых руках – локти для удобства уперты в колени, сигаретка
дымится в углу рта.
Всего-то полметра на полметра, не более. Очень похоже, этюд
когда-то был частью более обширной работы – в правом верхнем углу четко
виднеются полоски и полукружья, слишком четкие и осмысленные для обычных клякс
или там помарок, или пробы кисти. Правда, уже не определить, что красовалось на
отрезанном куске.
Мужик яростно орал, разинув рот так, что это превышало
всякие человеческие возможности. Это даже и не совсем человек – некая помесь со
зверем, ни один человек не сможет так разинуть хайло, да и зубы какие-то
странные: сатир? оборотень? фавн? или кто там еще?
Что интересно, была в этом орущем страхолюде некая
загадочная привлекательность. Он с т р а н е н, но не уродлив, диковинный, но
ничуть не омерзительный. Все дело, сдается, в недюжинном мастерстве художника.
Он был талантлив, ясно даже такому далекому от изящных искусств человеку, как
Мазур. Быть может, те же самые чувства заставили и молодого подполковника
сгрести в мешок именно эти картины, а не какой-нибудь массивный портсигар или
золотой канделябр...
Послышался негромкий знакомый стук, дверь почти сразу же
распахнулась, и зацокали каблучки. Очаровательная и послушная, экологически
чистая девочка Ксюша принесла поднос с ужином. Без дополнительных указаний
водрузила его на обычное место, встала поодаль, наблюдая за Мазуровыми
занятиями с хорошо скрытым презрительным самомнением юности – и грамотно
поставленной гримаской красивенькой дурочки. Хотя не проста была девочка, ох,
не проста – но что поделать, приходится принимать ее такой, какова она есть,
дареной девушке в диплом не смотрят...
– У вас будут какие-нибудь распоряжения? –
поинтересовалась Ксюша с безразличным видом. – Пожелания? Фантазии?
– Ксюша, – сказал Мазур, поставив картину на пол
рядом с креслом. – А ты, собственно, Ксения или Оксана?
