Наверное, она смогла бы, но один раз она уже попала впросак,
решив, что, определившись с направлением, сумеет попасть на главную тропу через
лес. Второй раз наступать на те же грабли не хотелось.
И Триша повернулась к травянистым островкам и поблескивающей
под солнцем стоячей воде. Деревьев, за которые она могла при случае ухватиться,
хватало, а где-то болото должно было кончиться, не так ли?
Только безумцу могут прийти в голову такие мысли.
Безусловно. Но ситуация-то безумная.
Триша постояла еще с минуту, думая о Томе Гордоне, об его
умении замирать перед броском. О том, как он стоял в круге питчера, не сводя
глаз с одного из кэтчеров «Бостон Ред сокс», Хаттеберга или Веритека, подавая
только им ведомые сигналы. А потом, в мгновение ока, все его тело приходило в
движение, и следовал разящий бросок.
Не человек – айсберг, говаривал ее отец. Кровь у него –
ледяная.
Триша хотела выбраться отсюда. Первым делом из этого
мерзопакостного болота, а потом и из леса, вернуться к людям, магазинам,
торговым центрам, телефонам и полисменам, которые помогут тебе, если ты
заблудился. И она подумала, что сможет выбраться. Сможет, если не даст слабину,
не струсит. Сможет, если у нее в жилах есть хоть немного ледяной крови.
Тут и Триша вышла из ступора, сняла вторую кроссовку,
связала узлом шнурки обеих. Повесила на шею, словно грузы часов-кукушки,
посмотрела на носки, решила оставить их на ногах (мало ли на что можно
наступить в этой черной воде), до колен закатала штанины джинсов, глубоко
вдохнула, выдохнула.
– Макфарленд готовится к броску, Макфарленд бросает, –
изрекла Триша. Повернула бейсболку козырьком назад (потому что козырьком назад
– это круто) и сделала первый шаг.
Триша осторожно передвигалась с кочки на кочку, часто
поднимая голову, устанавливая все новые ориентиры, совсем как днем раньше.
Только сегодня я не собираюсь поддаваться панике и бежать, думала она. Сегодня
у меня в жилах течет ледяная вода.
Миновал час, потом два. Вместо того чтобы твердеть, почва
становилась все более топкой. Наконец, земли не стало вовсе: над водой
возвышались лишь поросшие травой островки-кочки. Триша переходила от одного к
другому, держась за ветви и кусты, если была такая возможность, если нет –
балансируя руками, словно канатоходец. Наконец, наступил момент, когда она не
могла не только переступить на очередную кочку, но даже допрыгнуть до нее.
Какое-то время ей пришлось настраиваться, а уж потом она ступила в черную воду.
Ее окатило гнилостным запахом. Вода чуть-чуть не доходила до колена. Ступня
погрузилась в холодный желеобразный ил. Со дна поднялись желтоватые пузыри.
– Ну и гадость. – Триша скорчила гримаску, взяв курс на
ближайшую кочку. – Гадость. Гадость-гадость-гадость. Так можно и задохнуться.
При каждом шаге ей приходилось прилагать немало усилий, чтобы
с чавканием вырвать из ила ногу. Триша старалась не думать о том, что
произойдет, если ногу вытащить не удастся, если она застрянет намертво и начнет
тонуть.
– Гадость-гадость-гадость, – повторяла Триша. Пот теплыми
каплями стекал по лицу, от него щипало в глазах. Цикады, казалось, стрекотали
на одной ноте: ре-е-е-е-е. С кочки, к которой она держала путь, три лягушки
спрыгнули в воду: плюх-плюх-плюх.
– Буд-Вай-Зер. – И Триша кисло улыбнулась.
В желтовато-черной взвеси тысячами шныряли головастики. Когда
она разглядывала их, одна нога наткнулась на что-то твердое и склизкое, должно
быть, толстую ветку. До кочки Трише удалось добрести ни разу не упав. Хватая
ртом воздух, девочка выбралась на нее, озабоченно оглядела вымазанные в иле
ступни и икры, ожидая, что их облепили пиявки, а может, и что-то похуже. Но не
обнаружила ничего ужасного (во всяком случае, видимого глазом). Ил, правда,
покрывал ноги до колен. Триша села, сняла носки, ставшие черными, и словно
осталась в белых носках: их роль отлично сыграла кожа. Сам вид этих «носочков»
– смех. Она откинулась назад, уперлась в кочку локтями и хохотала, уставившись
в небо. Ей не хотелось так смеяться, так смеются только полные идиоты, но она
ничего не могла с собой поделать. Отсмеявшись, она выжала носки, натянула их на
ноги и поднялась. Постояла, прикрыв глаза ладонью, остановила свой выбор на
дереве с толстой сломанной нижней ветвью, конец которой прятался в воде. Это
дерево и стало ее ближайшей целью.
– Макфарленд готовится к броску, Макфарленд бросает, –
устало выдохнула Триша и двинулась дальше.
Она больше не думала о ягодах. Теперь ее заботило другое:
выбраться отсюда живой и невредимой.
В ситуациях, когда люди вынуждены полагаться только на себя,
всегда есть момент, когда они перестают жить и мобилизуют все внутренние
резервы ради того, чтобы выжить. Тело, не получающее новых калорий, начинает
расходовать калории, запасенные ранее. Голова туманится. Что-то происходит со
зрением: сокращается его поле, цвета становятся более яркими. Триша перешла
границу между жизнью и выживанием, когда минула большая часть второго дня ее
пребывания в лесу.
Девочку совершенно не волновало то обстоятельство, что
двигалась она строго на запад; она полагала (возможно, не без оснований), что
она должна придерживаться одного направления, выбранного раз и навсегда. Ей
хотелось есть, но большую часть времени этого не осознавала; все свое внимание
она сосредоточила на одном: идти по прямой. Отклонение вправо или влево могло
привести к тому, что ночь она могла встретить в этом болоте. От одной этой
мысли ей становилось дурно. Один раз она остановилась. Чтобы глотнуть воды из
бутылки. А около четырех часов допила остатки «Сэдж».
Мертвые деревья все больше напоминали молчаливых часовых,
застывших навытяжку над черной стоячей водой. Еще немного, и я начну
разглядывать их лица, подумала Триша. Проходя мимо одного из этих деревьев (ни
одной кочки не было в радиусе тридцати футов), она споткнулась о скрытый водой
корень или ветвь и во весь рост шлепнулась в воду. Набрала полный рот грязной,
вонючей воды, с криком выплюнула ее. Сквозь слой воды она могла видеть свои
руки. Желтоватые и распухшие, как у утопленника. Вытащила их из воды, подняла.
– Я в полном порядке, – вырвалось у Триши. Она словно
поняла, что пересекла некую очень важную границу. Оказалась в чужой стране, где
совсем другой язык и странные деньги. Все переменилось. Но… – Я в полном
порядке. Да, я в полном порядке. – И рюкзак остался сухим. А это главное,
потому что в нем лежал ее «Уокмен». Он, и только он, связывал ее c миром людей.
Грязная, в промокшем спереди свитере, Триша продолжала путь.
Следующим ориентиром стало сухое дерево с расщепленным посередине стволом,
черная буква У на фоне заходящего солнца. Триша направилась к дереву.
Поравнявшись с кочкой-островком, искоса глянула на нее и прошла мимо, по воде.
Чего забираться на нее? По воде быстрее. Отвращение, которое она поначалу
испытывала, когда ее ступня погружалась в холодный ил, притупилось. Если
другого выхода нет, привыкнуть можно ко всему. Она уже уяснила для себя эту
истину.
