Среди этого океана фантазий все-таки мелькали редкие
островки реальности, точно так же, как в том полете земля иной раз проглядывала
сквозь толщу облаков. Она помнила, как наткнулась на огромную «плантацию»
митчеллы, занимающую чуть ли не весь склон холма. Наполняя ягодами рюкзак, она
раз за разом повторяла: «Куда вы позвоните, если у вас разбилось лобовое
стекло?» Она помнила, как наполняла из родника бутылку из-под воды и бутылку
из-под «Сэдж». Она помнила, как зацепилась ногой за корень и упала в неглубокую
ложбинку, в которой росли цветы. Прекраснее их Трише видеть не доводилось:
нежно-белые, пахучие, грациозные, как колокольчики. Она помнила, как набрела на
обезглавленную лису. В отличие от туш лосей, свисающих с веток, лиса никуда не
делась и после того, как Триша закрыла глаза и досчитала до двадцати. Она
практически не сомневалась в том, что видела ворону, висевшую вниз головой,
зацепившись лапами за сук, и каркающую на нее. Насчет реальности черного
вертолета (и многого другого) сомнения у нее были. А вот ворону она вроде бы
видела точно. Она помнила, как капюшоном ловила рыбу в ручье, на дне которого
потом увидела ужасное затонувшее лицо. С форелью ей не повезло, зато она
поймала несколько головастиков. Она проглотила их целиком, после того, как убедилась,
что головастики сдохли. Глотать их живыми Триша побоялась: вдруг они приживутся
в желудке и превратятся там в лягушек.
Она заболела, двух мнений тут быть не могло, но ее тело
яростно боролось с инфекцией, поселившейся в ее горле, легких, носовых пазухах.
Часами она горела огнем, плохо соображая, что делает и где находится. Свет,
даже приглушенный густой листвой, резал глаза, и говорила она без умолку,
главным образом что-то рассказывала Тому Гордону, но иногда ее слушателями
становились мать, брат, отец, Пепси, школьные учителя, начиная с первого
класса, и даже миссис Гармонд, воспитательница из детского сада. Она
просыпалась ночью, лежа на боку, свернувшись калачиком, прижав колени к
подбородку, в жару, кашляя с таким надрывом, что боялась, как бы у нее внутри
что-нибудь не оборвалось. Но вместо того, чтобы развиваться, болезнь пошла на
убыль. Пропали и головные боли, должно быть, вызванные высокой температурой,
которые совсем уже замучили ее. И после одной ночи (со среды на четверг, хотя
Триша этого и не знала), за которую она ни разу не просыпалась, Триша поднялась
бодрая и полная сил. Может, она кашляла и в ту ночь, но не очень сильно, во
сне. Один раз Триша обожгла левый локоть сумахом, но вовремя это заметила и
намазала воспалившееся место илом.
Но самые ясные воспоминания остались от репортажей с игр
«Бостон Ред сокс». Она лежала на ветках, укрывшись ветками, смотрела на
усыпавшие небо холодные звезды и слушала. В Окленде «Сокс» выиграли две игры из
трех, и оба раза Том Гордон удержал победный счет. Мо Вогн сделал две круговые
пробежки, Том О’Лири (по разумению Триши, такой красавчик) – одну. Репортажи
она слушала на волне WEEI. Сигнал слабел с каждой ночью, но батарейки, похоже,
не садились. Она еще подумала о том, что надо написать благодарственное письмо
Кролику Энерджайзеру
[29]
, если, конечно, она выберется из этой передряги. Она,
правда, тоже вносила свою лепту, выключая плейер, когда чувствовала, что
вот-вот заснет. Ни единого раза, даже в ночь с пятницы на субботу, когда у нее
опять расстроился желудок, она не заснула, оставив плейер включенным. Радио
связывало ее с остальным миром, игры «Бостон Ред сокс» поддерживали в ней
жизнь. Если бы не ее желание услышать вечером очередной репортаж, она, пожалуй,
прекратила бы борьбу.
Девочка, которая вошла в лес (почти десяти лет от роду,
высокая для своего возраста), весила девяносто семь фунтов. Девочка, которая
неделей позже брела по поросшему редкими соснами холму, не тянула больше чем на
семьдесят восемь фунтов
[30]
. Лицо ее распухло от комариных укусов, над левым
уголком рта расцвела здоровенная лихорадка. Руки стали что спички. Не замечая
этого, она постоянно подтягивала сваливающиеся с нее джинсы. Частенько она
бубнила себе под нос любимую песенку: «Крепче обними меня… чтоб я почувствовал
тебя…» И выглядела как самая юная в мире героиновая наркоманка. Она находила
съедобные растения, ей повезло с погодой (тепло, ни единого дождя с того дня,
как она заблудилась), неожиданно для себя она узнала, какими мощными
внутренними ресурсами располагает человеческий организм. Но теперь ресурсы эти
истощились до предела, и Триша прекрасно это понимала. Девочка, медленно
пересекающая поляну на вершине холма, знала, что скоро ее странствия
закончатся.
В мире, который она покинула, поиски еще продолжались, но
даже большинство тех, кто искал Тришу, полагали, что она уже умерла. Ее
родители начали обсуждать, пусть робко, все еще отказываясь верить, что такое
возможно, заказывать ли им отпевание или все-таки подождать, пока найдут тело.
А если ждать, то как долго? Иногда тела заблудившихся в лесу не находили вовсе.
Пит практически ничего не говорил, а глаза у него заваливались все глубже. Он
взял Монью-Болонью в свою комнату и усадил в углу, откуда она все время
смотрела на его кровать. А когда увидел, что мать смотрит на куклу, прошипел:
«Не трогай ее. Не смей ее трогать».
Для мира уличных фонарей, автомобилей, асфальтированных
дорог Триша уже умерла. В мире, что лежал вне тропы, в котором вороны иногда
каркали, повиснув вниз головой, она вплотную приблизилась к границе,
разделяющей жизнь и смерть. Но продолжала идти. Иногда отклонялась от
выбранного направления на восток или запад, но не сильно. Точно так же, как ее
тело научилось бороться с инфекцией, поселившейся в горле и груди, так же и
Триша научилась держаться выбранного наперед направления. Впрочем, проку от
этого не было никакого. Она все дальше и дальше уходила от населенных пунктов,
все больше и больше углублялась в ту часть штата Нью-Хэмпшир, которую назвали
Трубой. Люди там не жили.
Зверь, кем бы он ни был, по-прежнему не терял Тришу из виду.
Многое из того, что она видела и чувствовала, Триша воспринимала как плод
своего воображения, но только не слова осоголового священника о Боге
Заблудившихся, только не глубокие царапины на коре деревьев, только не
обезглавленную лисицу. Все это она не могла отнести в разряд галлюцинаций.
Когда она чувствовала зверя (или слышала – несколько раз трещали ветки, когда
зверь шел следом за ней, дважды до нее доносилось низкие, нечеловеческое
урчание), то не ставила под сомнение его существование. А когда ощущение, что
за ней наблюдают, уходило, она точно знала, что ушел и зверь. Их связала
неразрывная нить; им суждено быть вместе до самой ее смерти. Такие мысли раз за
разом посещали Тришу. Впрочем, она понимала, что встречи со смертью ждать ей
осталось недолго. «Сразу за углом», – как-то ответила мать, когда на улице ее
спросили, где тут ближайшая аптека. Правда, углов в лесу не было. Болота,
трясины, обрывы встречались, а вот углы – нет. Как же это несправедливо, думала
Триша, умереть, после стольких дней борьбы за выживание, но теперь подобная
несправедливость не вызывала у нее злобы. Злоба требовала расхода энергии.
Злоба отнимала жизненные силы. И первого, и второго у Триши осталось совсем
ничего.
