Опустилась на колени между колеями, со вздохом облегчения
скинула лямку со второго плеча. Улеглась головой на рюкзак. Посмотрела на
темную массу в лесу, по правую руку от себя.
– А ты держись подальше, – отчеканила Триша. – Держись
подальше, а не то я позвоню 1-800 и вызову гиганта
[31]
. Ты меня понял?
Необычный зверь ее услышал. Возможно, понял ее, возможно –
нет. Ответа Триша не услышала, но она чувствовала, что зверь рядом. Он все еще
давал ей дозреть? Вкушал ее страх, прежде чем подойти и съесть ее саму? Если
так, то игра подошла к концу. Страха в ней почти не осталось. Она даже подумала
о том, чтобы позвать зверя, сказать ему, чтобы он забыл про ее прежние слова,
что она очень устала и он может съесть ее, если ему того хочется. Но не
раскрыла рот. Испугалась, что он может поймать ее на слове.
Триша выпила воды, оглядела небо. Подумала о Борке-Киборке,
который сказал, что Богу Тома Гордона не до нее. Потому что он занят совсем
другими делами. Триша сомневалась, так ли это… но здесь Его точно не было, это
она знала наверняка. Наверное, дело не в том, что он не мог ей помочь, скорее –
не хотел. Борк-Киборк также сказал: «Должен признать, он спортивный болельщик.
Хотя и не всегда болеет за „Бостон Ред сокс“.»
Триша сняла фирменную бейсболку «Ред сокс», потрепанную,
пропитавшуюся по́том, вымазанную грязью и травой, провела пальцем по
козырьку. Самая дорогая для нее вещь. Отец попросил Тома Гордона расписаться на
ней, отослал в Фенуэй-парк вместе с письмом, в котором указал: Том любимый
игрок ее дочери, и Том (или его официальный представитель) отправил бейсболку
Трише в фирменном конверте, с росписью на козырьке. Она полагала, что и теперь
у нее нет ничего лучше бейсболки. Впрочем, все ее сокровища состояли из мутной
воды, пригоршни усохших, безвкусных ягод да грязной одежды. А теперь роспись
исчезла, дождь и ее потные руки позаботились о том, чтобы роспись расползлась
по козырьку, растворилась в слое грязи. Но она была на козырьке, пусть и стала
невидимой, не исчезла бесследно, как и Триша не исчезла с лица земли, по
крайней мере пока.
– Господи, если Ты не можешь быть болельщиком «Ред сокс»,
поболей за Тома Гордона. Это Ты сделать можешь? Хотя бы это?
Всю ночь она впадала в забытье и приходила в себя, дрожала
всем телом, засыпала и просыпалась, как от толчка, в полной уверенности, что
Зверь уже здесь, что он вышел из лесу, чтобы съесть ее. Том Гордон говорил с
ней; однажды с ней говорил и ее отец. Он появился позади Триши и спросил,
нравятся ли ей макароны. Триша обернулась, но никого не увидела. Вновь метеоры
бороздили небо, но Триша не могла с уверенностью сказать, то ли она
действительно их видела, то ли они ей приснились. В какой-то момент она достала
плейер, в надежде, что батарейки поднакопили энергию, такое случалось, если
дать им немного отдохнуть, но уронила его в траву, прежде чем успела проверить,
зажглась красная лампочка или нет, а потом уже не могла найти, как ни
старалась. В конце концов ее руки вернулись к рюкзаку и нащупали пряжки.
Защелкнуты. Триша решила, что она и не доставала плейер, потому что не помнила,
как в темноте защелкивала пряжки. С дюжину раз она заходилась кашлем, и боль
при каждом приступе уходила глубоко вниз, в грудную клетку. В какой-то момент
она приподнялась, чтобы попи́сать, и из нее хлынула такая горячая струя,
что Трише пришлось закусить губу, чтобы не закричать.
Ночь прошла, как проходят ночи для тяжело больных людей:
время то ускоряло, то замедляло свой бег. И когда зачирикали птички, а небо над
деревьями посветлело, Триша поначалу отказывалась в это верить. Она подняла
руки, посмотрела на грязные пальцы. Она уже смирилась с тем, что не переживет
эту ночь, но, судя по всему, ей это удалось.
Девочка полежала, пока рассвет не набрал ход. А когда уже
смогла различить висевшую над ней тучу мошкары, медленно поднялась. Постояла,
чтобы понять, удержат ли ее ноги и откажутся ей служить.
Если откажутся, я поползу, подумала Триша, но ползти ей не
пришлось, пока не пришлось: ноги держали. Она вновь наклонилась, чтобы
подхватить рюкзак. А когда разогнулась, закружилась голова, перед глазами
появилась эскадрилья больших черных мух. Наконец они разлетелись, и Триша
смогла закинуть рюкзак за спину.
Тут возникла новая проблема: в какую сторону ей идти?
Уверенности у нее не было: дорога одинаковая, что в одном направлении, что в
другом. Триша встала лицом к одной колее, спиной к другой. Посмотрела направо,
потом налево. Ее нога что-то задела. Триша опустила глаза. Ее «Уокмен», мокрый
от росы. Проводки намотаны на корпус, наушники в углублениях. Значит, ночью она
все-таки достала его из рюкзака. Триша наклонилась, подняла плейер, уставилась
на него. Снова надо снимать рюкзак, открывать его, класть в него «Уокмен»?
Слишком тяжелая работа, все равно что сдвигать гору. С другой стороны, и
выбрасывать плейер – не дело, все равно что признать свое поражение.
Триша стояла минуты три, а то и больше, глядя на маленький
плейер. От высокой температуры ярко блестели глаза. Выбросить или оставить? Что
ты решила, Патриция? Ты согласна на набор кухонной посуды или продолжишь
борьбу, попытаешься выиграть автомобиль, норковую шубу, поездку в Рио? Ей
пришла в голову мысль, что будь она компьютером Пита, то выбросила бы на экран
надпись: «Программа допустила непоправимую ошибку и должна быть закрыта», окружив
ее иконками-бомбочками. От этой мысли Тришу разобрал смех.
Но смех этот практически сразу перешел в кашель. Такой
сильный, что согнул Тришу пополам. И вскоре она лаяла, как собака, уперевшись
ладонями в колени, а волосы висели перед глазами грязным занавесом. Девочка,
однако, устояла на ногах, отказываясь сдаться и сесть или лечь на землю.
Наконец кашель стих, и тут Триша поняла, что может зацепить «Уокмен» за пояс
джинсов. На заднем торце маленького плейера имелась скоба, предназначенная
аккурат для этого случая, не так ли? Конечно, имелась. Как она могла об этом
забыть? Видать, у нее совсем плохо с головой.
Триша уже открыла рот, чтобы сказать: «Элементарно, мой
дорогой Ватсон», – она и Пепси иногда говорили так друг другу, но тут что-то
теплое выплеснулось на ее нижнюю губу. Триша вытерла ладонью кровь, опустила
руку, посмотрела на ладонь, глаза у нее широко раскрылись.
Должно быть, я что-то прикусила во рту, когда кашляла,
подумала девочка, но сразу поняла, что не стоит себя обманывать. Эта кровь
поднялась откуда-то изнутри. Мысль эта напугала ее, а от страха она стала куда
лучше соображать. К ней вновь вернулась способность логического мышления. Она
прочистила горло (очень осторожно, чтобы не вызывать очередного приступа
кашля), сплюнула. Слюна стала ярко-алой. Господи! Поделать с этим она ничего не
могла, зато отпали последние сомнения в том, куда ей идти. Прошлым вечером
солнце село по ее правую руку. Триша поворачивалась вокруг оси, пока
поднимающееся солнце не оказалось слева от нее. Вот оно, нужное направление.
Теперь Триша не могла взять в толк, с чего у нее возникали какие-то вопросы.
