— И что, люди все это терпят? — грустно спросил Михалыч.
— А куда они денутся? Спереди их манят, как осла морковкой, красивой жизнью. Мол, будешь хорошо работать – купишь себе новую машину, телефон или еще что-то. Оглянешься – толпы безработных, а то и бездомных. И бежишь вперед за «морковкой», чтобы не оказаться среди них. И закрываешь глаза на то, что в некоторых конторах даже болеть запрещают.
— Как это – болеть запрещают?
— Подумайте сами, капитан, человек заболел и на работу не может ходить. Значит, денег для хозяина он не заработает. А если работник не приносит денег – такой работник не нужен.
— Это вы что же, — взгляд у Терехина был грустный-грустный, — снова в барщину вернулись? Как до революции?
— Получается так, товарищ политрук. Вернулись…
Глава 5
Первое, что я ощутил, проснувшись, была сильная боль в натертых лямками плечах, ноющие ноги и зверский голод. Сон никак не выходил из головы. Я лежал и все прокручивал в голове приснившийся мне разговор. Знаете, несмотря ни на что, я даже рад был, что попал в это время. Наверное, в душе я все-таки романтик, и даже постоянная опасность этой адской войны мне больше по нраву, чем серая обыденность двадцать первого века с его скотскими нравами. Да, я определенно рад, что сюда попал.
Оказалось, что проснулся я как раз к ужину. Остальные уже давно сидели в нашей импровизированной лесной столовой и с аппетитом что-то уплетали. Я, хоть и чувствовал себя инвалидом, поспешил присоединится к ним. Мешки с трофеями, которые почему-то никто не забрал, решил оставить под деревом – я их и так, после того как тащил, ненавидел. Там же оставил и карабин. А вот МП не забыл.
Среди партизан царило веселое оживление. Аккомпанементом стуку ложек звучали рассказы о нашем выходе.
— …Тут оно как рванет! — жестикулируя ложкой, рассказывал какой-то боец. — А я аж зажмурился. Потом застрочил пулемет. Смотрю, немцы из машины прыгают и падают. Ага, думаю, попались в коробочке! Ну и тоже давай стрелять по машине…
Впечатлений от нашего выхода у народа явно было в избытке. Кто-то спорил, перебивая друг друга, кто-то пытался подсчитать, сколько убил немцев лично, кто-то хвастал трофеями.
— …А нам Митрофаныч, значит, говорит залечь дальше на дороге, чтобы мотоцикл назад не пустить, — рассказывал юнец не старше восемнадцати лет, но уже с антрацитово-черными усами и бородкой. — Мы отошли с Василием и в кустах залегли. Лежим, значит, ждем. Долго лежали – думали, уже не поедет никто. А тут слышим, едут. Мотоцикл мимо нас проехал…
— Ага, проехал, — перебил рассказчика сидящий рядом парень, видимо тот самый Василий. — Он еще только появился, как ты в него целиться начал! А если б пальнул, да те, что в грузовиках, услышали бы? Мало я тебе подзатыльника дал!
— Ну не пальнул же, — продолжил черноусый. — Так вот, проехали они мимо. Мы лежим, ждем, ничего не происходит. Машины-то уже слышим, а взрыва нет. Думали, может, не сработало чего. А потом бахнуло. И, слышу, стреляют. Я приготовился, смотрю туда, куда немцы уехали. Едут. Быстро так, а тот, что в люльке, — все пулеметом своим из стороны в сторону водит. Ну, я гранатку им на дорогу кинул – мотоцикл аж на самую обочину улетел…
Кто-то протянул мне миску с одуряюще вкусно пахнущей кашей. Я оглянулся – Оля. Стоит сзади, а глаза такие радостные. И от той замкнутости, которая у нее была, когда мы шли с Терехиным, не осталось даже следа.
— Поешь, Леша. Оголодал, наверное, совсем.
Я с благодарностью взял еду и принялся поглощать вкуснейшую пшенную кашу с мясом.
— А командир, пока вас не было, в себя пришел. — Оле не терпелось поделиться новостями. — На следующий день, как вы ушли, я ему бинты меняла. Смотрю – глаза открыл. А потом спрашивает, где он и что с его отрядом. Я Феликса Натановича сразу и позвала. Тот посмотрел, говорит, еще день командира не беспокоить.
Новость о том, что политрук очнулся, меня порадовала. Несмотря на некоторые издержки бдительности при нашей первой встрече, у меня сложилось о нем вполне положительное впечатление. В принципе неплохой мужик, и было бы жаль, если б он вот так умер. Я что-то промычал с набитым ртом в ответ, а Оля продолжала:
— Через день командир к нему пришел, и они о чем-то говорили почти час. Еще Лешку, здорового того, что с нами был тогда, позвали. Еще что-то разговаривали, а потом командир, который раненый, кричать начал – рвался все через фронт пробиваться…
А вот это уже проблемы. Политрук явно настроился продолжать пробиваться к своим. Может и не захотеть оставаться с отрядом. А мне что делать? Идти через фронт – отпадает в любом случае. Лучше здесь останусь. Только как Терехин посмотрит на мой отказ идти дальше под его командованием? Опять проснутся подозрения, если они вообще засыпали… Придется что-то придумывать. В случае чего, наверное, буду просить капитана оставить меня в отряде. Вряд ли он будет так просто подрывниками разбрасываться.
— И что решили? — Я быстро проглотил кашу, чтобы иметь возможность говорить, и перебил Олю.
— Не знаю. Меня Феликс Натанович как раз воды послал принести. А когда возвращалась – командир уже уходил.
— Понятно. — Я протянул Оле пустую миску. — Спасибо за кашу. А сама ты как?
— А что я? — Оля, приняв посуду, потупилась. — Я нормально. За ранеными ухаживаю, по кухне помогаю. Думаю вот у командира винтовку попросить. Немцев бить хочу!
Лично я считаю, что не женское это дело – война. Да, очень много женщин всех возрастов воевали в этой войне. Связистки, причем не только те, которые сидели где-то в штабе на рации, а и те, которые ползли с тяжеленной радиостанцией через линию фронта и обратно, медсестры, которые под пулями тащили с поля боя раненых, не спали сутками в госпиталях, готовя их к операциям и ассистируя таким же падающим с ног от усталости хирургам, снайперы, партизанки, подпольщицы… Но как объяснить, что еще можно выдержать вид мертвого бойца-мужчины, а даже представить себе такую вот Олю, изуродованную близким взрывом или просто поймавшую пулю, невыносимо больно? Как объяснить ей, что она должна жить и давать начало новой жизни вместо того, чтобы убивать людей? Как ей это объяснить, да еще и после всего с ней произошедшего? Я так и не успел придумать, что на это ответить девушке.
— Леш, тебя командир зовет. — Пока я размышлял, как-то незаметно появился старшина. — Гримченко, тебя – тоже.
Ничего не ответив девушке, я встал, закинул на плечо автомат и, дождавшись Сашу, направился к шалашу командира. Возле входа уже топтался Лешка, а на бревне сидел Митрофаныч. Практически сразу из шалаша вышел капитан.
— Ну что, бойцы, отдохнули? — спросил он нас с Гримченко.
— Отдохнули, товарищ капитан!
— Тогда пойдем к вашему политруку. Он, как очнулся, все рвется с вами поговорить.
Мы последовали за капитаном, который, прихрамывая, направлялся к лазарету. В отличие от остальных моих товарищей, с которыми я попал к партизанам, в лазарете мне еще не довелось побывать. Если Оля была прикреплена к лазарету для ухода за ранеными и это было ее основное рабочее место, а Лешка с Гримченко бывали здесь по хозяйственной части – воды принести, еще что-то помочь, — то я практически все время своего пребывания в отряде провел с подрывником-старшиной в его хозяйстве, обучаясь премудростям взрывного дела или просто составляя компанию Трепову. Так что мне было даже интересно.
