— Только смотри, Лешка, — продолжал давать ценные указания я, — чтоб была липкая и вязкая. А то переведешь продукт – сам за глиной пойдешь.
Недовольный Митрофанчик принялся замешивать глину, а я пошел инспектировать результаты работы по разборке патронов. Ребята справились хорошо – ни одна гильза не была порвана. Учитывая, что вытаскивать без инструмента пули из 14,5-миллиметровых патронов – задачка еще та, бойцы заслужили поощрение. Только вот поощрить их, собственно, нечем. Ладно, что-то придумаем.
— Вроде готово, — сказал Лешка, вытирая грязные руки пучком травы.
Я подошел и взял из котелка щепотку глины. Растер ее между пальцами. Показалось, что раствор получился слишком густой. Добавил немного воды и перемешал палкой. Взял еще щепотку. Глина липла к пальцам, как пластилин. В самый раз. Теперь попробуем сделать осколочную рубашку.
Взяв горсть гвоздей, я густо рассыпал их на крышке одного из ящиков со снарядами, потом, зачерпнув из котелка глину, обмазал ей одну из гильз. Глины получилось многовато. Счистил немного обратно в котелок, снова обмазал гильзу, стараясь получить слой в пару миллиметров. Потом положил ее в центре россыпи гвоздей и прокатал. Гвозди прилипли хорошо.
— Отрежьте кто-то полоску мешковины, — сказал я наблюдавшим за моими действиями ребятам. — По ширине с полгильзы.
Сергей тут же выполнил мою просьбу и протянул мне полоску ткани. Одной рукой держа гильзу за дульце, второй я попытался обмотать ее мешковиной. Не получалось. Я пытался обмотать как можно туже, но глина выдавливалась тканью наружу, а большинство гвоздей обсыпалось. Немного подумав, я очистил с гильзы уже начинающую подсыхать глину и снова обмазал, прокатал в гвоздях.
— Сделайте полоску чуть шире длины гильзы.
Взял вновь поданный кусок мешковины, аккуратно, не стараясь сделать туго, обмотал гильзу.
— Сережа, отрежь два куска проволоки. Чуть длиннее пальца.
Селиванов штыком отрубил куски проволоки и, пока я держал гильзу, повинуясь моим указаниям, обвязал мешковину сначала по канавке вокруг донышка гильзы, а потом по дульцу – над местом, где оно начинало утолщаться. Только после этого я снова попытался потуже перетянуть гильзу узким куском мешковины. Чувствовал, что глина поддается под пальцами, но наружу, сдерживаемая тканью, не вылезает. Закрепив ткань, я показал результат бойцам.
— Поняли? Теперь разбиваетесь на пары и делаете так же. Один обмазывает гильзы, второй обвязывает проволокой и мешковиной. Готовые гильзы кладем сушиться на солнце. Всего делаем двадцать штук.
Бойцы принялись за работу, и вскоре на солнце сушилось требуемое количество кустарных корпусов для противопехотных мин. Я взял тот, который делал сам, — вроде уже подсохло. Под жарким солнцем глина быстро затвердела.
— Теперь повторяем все по новой, — сказал я. — Берите те, которые уже подсохли, и обмазывайте мешковину глиной. Потом гвозди и опять мешковина. Ну, вы поняли.
Часа через два стройные гильзы превратились в толстые комки грязи, нашпигованные гвоздями. «Рубашку» мы сделали в три слоя. Глина, конечно, при взрыве, скорее всего, превратится в пыль, а вот гвозди должны разлететься хорошо. Я объявил перекур и присел отдохнуть.
— Я вот что думаю, — сказал вдруг обычно молчаливый Винский. — Взрывчатки туда мало поместится. Гильза маленькая, меньше гранаты будет. Не убьет никого.
— Нам главное что? — спросил я, затянувшись сигаретой, и сам ответил: – Чтобы корпус разлетелся и взрывом разбросало вокруг осколки. Так?
— Ну так, — согласился Андрей. — Но осколки здесь тоже мелкие. Толку-то от тех гвоздиков?
— А ты представь, — продолжал я, — что в паре метров от тебя рванет такая штука и нашпигует тебя десятком-другим таких гвоздиков. Не убьет, но бой продолжать ты уже не сможешь. Это как дробью в тебя выстрелить. Дробинка маленькая, но когда их много – разорвет в клочья бок, который со стороны взрыва, или, например, ногу, руку… Понятно?
— Вот я как-то в утку с близи дробью пальнул.
Я обернулся и увидел Митрофаныча, который, привалившись к дереву, скручивал самокрутку.
— Так от нее, ей-богу, чуть одни перья не остались. Не птица стала, а сплошное решето со свинцом. — Митрофаныч прикурил свою самокрутку, посмаковал дым и продолжил: – А то, шо не убьет фашиста-то, оно и к лучшему. Вот ты представь, — он обвел внимательным взглядом нашу компанию, — шо врага убили. А остальные дальше прут. А вот ежели только ранили – тут совсем другое дело. Германец – он аккуратный. Своих раненых не бросает. А их кому-то в тыл тащить надобно, одному, а то и двоим. И вот, пока они своих раненых назад тащат – тебе уже отстреливаться надо не от трех-четырех врагов, а от одного. Вот так оно.
Я повернулся к своим бойцам:
— Вот! Слушайте, что опытный человек говорит. Раненый не только стрелять по вас не может, но и сковывает еще нескольких здоровых врагов.
Митрофаныч вышел на поляну и склонился над изготовленными нами корпусами. Взял один в руки, повертел и положил на место.
— А шо, — вынес решение старик, — хорошая штуковина. Гвозди там?
Я кивнул.
— Гвозди – это хорошо, — продолжил Митрофаныч и повернулся к моим бойцам: – Вы, ребятки, идите погуляйте. Ужин уже скоро. А я хочу с Лешей поговорить.
Я кивнул, и бойцы, переглянувшись, исчезли в лесу. Митрофаныч подошел ко мне и присел на корточки. Не понравилось мне, как он на меня смотрел. Слишком как-то внимательно. Даже настороженно. Попытавшись расслабиться, я тоже достал сигарету и закурил. Руки чуть дрожали. Чувствовалось, что разговор предстоит непростой. Неужели я все-таки слишком сильно прокололся с картой?
— Был у меня один знакомец, — начал вдруг рассказывать Митрофаныч. — Еще там, на Гражданской. Тоже мастак по бомбам был. Чем-то на тебя похож, кстати. У тебя отец в Гражданскую-то не воевал?
Это он к чему вообще? При чем здесь Гражданская?
— Не знаю, — пожал плечами я. — Может, и воевал… Я ж не помню ничего.
— И звали его тоже Алексием. Фамилию вот только не помню уже.
— А вы за кого в Гражданскую воевали? — вдруг спросил я.
— Известно за кого. За Россию воевал.
— За Россию все воевали, — не отставал я. — Только кто-то за Советскую Россию, кто-то за царскую…
— Ну, не скажи, — принял мою игру Митрофаныч. — Вот Махно, он за какую Россию воевал? Он свою державу сделать хотел. А петлюровцы за кого? Те за Украину воевали. Там ведь такая каша была, часом, и не разберешь, кто есть кто, а кто за кого.
С минуту мы сидели и молча курили.
— У Врангеля я воевал, — вдруг признался Митрофаныч. — Взводом командовал.
Я опешил. Такое признание не шло ни в какие рамки. И как вообще белогвардеец мог оказаться в действующем партизанском отряде, когда вокруг царит бдительность и шпиономания? Терехин, если б узнал, — взвыл бы. Кстати, этим можно воспользоваться, чтоб развеять подозрения.
