– Добрый день, Кэп.
– Уже полдень? – удивленно спросил Кэп.
Рэйнберд улыбнулся, демонстрируя ряд прекрасных белых зубов
– зубов акулы, подумал Кэп.
– С четырнадцатью минутами, – сказал он. – Я отхватил эти
электронные часы «Сейко» на черном рынке в Венеции. Потрясающе. Маленькие
черные цифирки постоянно меняются. Праздник техники. Я иногда думаю, Кэп, что
мы воевали во Вьетнаме не во имя победы, а для демонстрации достижений техники.
Мы сражались там во имя производства дешевых электронных часов, игры в
пинг-понг через подключение в телевизор, карманного калькулятора. Я смотрю на
свои часы по ночам. Они сообщают, что секунда за секундой приближаюсь я к
смерти. А это хорошо.
– Садитесь, старина, – сказал Кэп. – Как всегда при
разговоре с Рэйнбердом, во рту у него было сухо и приходилось удерживать руки,
которые норовили сплестись и сцепиться на полированной поверхности стола. И это
притом, что, как он считал, Рэйнберду он нравился – если можно сказать, что ему
вообще кто-нибудь нравился.
Рэйнберд сел. На нем были старые джинсы и выцветшая рубашка.
– Как Венеция? – спросил Кэп.
– Тонет, – ответил Рэйнберд.
– У меня для вас есть работа, если захотите. Небольшая, но
может повести к заданию, которое вы сочтете гораздо интереснее.
– Говорите.
– Сугубо добровольно, – настаивал Кэп. – Вы ведь все еще на
отдыхе.
– Говорите, – мягко повторил Рэйнберд, и Кэп ввел его в курс
дела. Он провел с Рэйнбердом всего пятнадцать минут, а показалось – час. Когда
этот громила вышел, Кэп облегченно вздохнул. Уэнлесс и Рэйнберд в одно утро –
такое вышибет из седла на целый день. Но утро миновало, многое сделано, и кто
знает, что будет к вечеру? Он позвонил Рэйчел.
– Слушаю, Кэп?
– Я не пойду в кафетерий, дорогая. Принесите мне,
пожалуйста, чего-нибудь сюда. Неважно что. Что-нибудь. Спасибо. Рэйчел.
Наконец-то один. Трубка кодирующего телефона покоилась на
пузатом аппарате, начиненном микросхемами, микропроцессорами и бог знает чем
еще. Когда телефон зазвонит, это будет Элберт или Норвил, они скажут ему, что в
штате Нью-Йорк все кончено – девочка схвачена, отец – мертв. Хороша новость.
Кэп снова закрыл глаза. Мысли и фразы проплывали в голове,
словно большие ленивые воздушные змеи. Мысленное внушение.
Здешние умники говорят об огромных его возможностях.
Представьте себе человека, подобного Макги, поблизости от какогонибудь
государственного деятеля. Скажем, рядом с этим «розовым» Тедом Кеннеди,
представьте, как он низким, неотразимо убедительным голосом подсказывает ему,
что лучший выход – самоубийство. Представьте, такой человек оказывает влияние
на руководителей различных подпольных групп. Жаль, что нужно расстаться с ним.
Но... что удалось однажды, можно повторить.
Девочка. Слова Уэнлесса: «СИЛА, СПОСОБНАЯ ОДНАЖДЫ РАСКОЛОТЬ
НАШУ ПЛАНЕТУ НАДВОЕ, СЛОВНО ФАРФОРОВУЮ ТАРЕЛКУ В ТИРЕ...» – разумеется, смешны.
Уэнлесс спятил, как мальчишка в рассказе Д. Г. Лоуренса, умевший отгадывать
победителей на лошадиных бегах. «Лот шесть» оказался дл Уэнлесса
сильнодействующей кислотой, она проела огромные зияющие дыры в его здравом
смысле. Чарли – всего лишь маленькая девочка, а не орудие судного дня. Им
придется повозиться с ней, по крайней мере пока не удастс установить, что она
такое, и решить, чем она может стать. Одного этого достаточно, чтобы вернуться
к программе испытаний «лот шесть». Если девочку можно будет убедить направить
силы на пользу стране, тем лучше.
Тем будет лучше, думал Кэп.
Кодирующий телефон внезапно издал длинный, резкий звук.
У Кэпа забилось сердце, он схватил трубку.
Происшествие на ферме Мэндерса
Пока Кэп обсуждал будущее Чарли Макги с Элом Стейновицем в
Лонгмонте, она сидела, зевая и потягиваясь, на краю кровати в шестнадцатом
номере мотеля «Грезы». Яркое утреннее солнце бросало с безупречно голубого
осеннего неба в окно косые лучи. При дневном свете все казалось лучше и
веселее.
Она посмотрела на папочку, лежащего бесформенной массой под
одеялом. Торчал лишь клок волос. Она улыбнулась. Он всегда делал для нее все,
что мог. Если они были голодны, он только надкусывал единственное яблоко и
отдавал ей. Когда бодрствовал, он всегда делал для нее все, что мог.
Но когда спал, он натягивал на себя все одеяла.
Она пошла в ванную, стянула трусики, включила душ,
попользовалась туалетом, пока нагревалась вода, и затем вошла в душевую
кабинку. Ударила горячая вода, и она, улыбаясь, зажмурилась. Ничего в мире нет
прекраснее первой минуты под горячим душем.
(ТЫ ПЛОХО СЕБЯ ВЕЛА МИНУВШЕЙ НОЧЬЮ)
Она нахмурила брови.
(НЕТ, ПАПОЧКА СКАЗАЛ, НЕТ)
(ЗАЖГЛА БОТИНКИ ТОГО ПАРНЯ, ПЛОХАЯ ДЕВОЧКА, ОЧЕНЬ ПЛОХАЯ,
ТЕБЕ НРАВИТСЯ, ЧТО МЕДВЕЖОНОК ВЕСЬ ОБУГЛИЛСЯ?)
Она нахмурилась еще больше. К беспокойству теперь добавились
страх и стыд. Образ ее Мишки полностью никогда даже не возникал; он находилс
где-то в глубине сознания, и, как это часто случалось, ее вина словно
концентрировалась в запахе – запахе чего-то горелого, обуглившегося. Тлеющая
обивка, вата. Запах вызывал туманные видения склонившихся над ней матери и
отца, они были гигантами; они были напуганы; они сердились, их голоса –
громыхали и грохотали, словно валуны в кино, подпрыгивающие и летящие с глухим
стуком вниз по склону горы.
(ПЛОХАЯ ДЕВОЧКА! ОЧЕНЬ ПЛОХАЯ! ТЫ НЕ ДОЛЖНА, ЧАРЛИ, НИКОГДА!
НИКОГДА! НИКОГДА!)
Сколько ей было тогда лет? Три? Два? Как рано может себя
помнить человек? Она спросила однажды папочку, он не знал. Он помнил укус
пчелы, а его мама сказала, что это случилось когда ему было только полтора
года.
Ее самые ранние воспоминания: огромные склонившиеся над ней
лица; громкие голоса, словно валуны, скатывающиеся вниз по склону; и запах, как
бывает от сгоревшей вафли. Запах от ее волос. Она подожгла собственные волосы,
и почти все они выгорели. Именно после этого папочка упомянул слово «помощь» и
мамочка стала такая забавная, сначала засмеялась, затем заплакала, затем снова
засмеялась, да так громко и странно, что папочка шлепнул ее по лицу. Чарли
запомнила это, то был единственный известный ей случай, когда папочка сделал
нечто подобное мамочке. Может, нам стоит обратиться за «помощью», сказал
папочка. Она находилась в ванной, и ее голова была мокрой, потому что папочка
сунул ее под душ. О конечно, сказала мамочка, давай позовем д-ра Уэнлесса, он
окажет нам «помощь», сколько угодно помощи, как раньше... а затем смех, плач,
смех, еще смех и пощечина.
