В сарайчике за домом нашлись допотопные широкие лыжи, целых
три пары, но ни одна не подошла Чарли. Оно и к лучшему. Дома спокойнее. Бог с
ним, с насморком, но по крайней мере можно не бояться температуры.
Под верстаком, на котором Грэнтер, орудуя фуганком, когда-то
делал ставни и двери, он наткнулся на картонную коробку из-под туалетной
бумаги, где лежали старые запыленные лыжные ботинки, расползавшиеся по швам от
ветхости. Энди смазал их маслом, помял, надел – сколько же в них надо натолкать
газет, чтобы они стали по ноге! Забавно, ничего не скажешь, но было в этом и
что-то пугающее. Зима выдалась долгая, и, частенько вспоминая деда, он
спрашивал себя, как старик поступил бы в этой передряге. Раз пять-шесть за зиму
он становился на лыжи, затягивал крепления (никаких тут тебе пружинных зажимов,
сплошная неразбериха из тесемок, скоб и колец) и проделывал путь через ледяную
пустыню Ташморского озера – к Брэндфордской пристани. Отсюда извилистая дорожка
вела в город, хорошо упрятанный среди холмов в двух милях восточнее озера.
Он всегда выходил до рассвета, с рюкзаком Грэнтера, за
плечами, и возвращался не раньше трех пополудни. Однажды он едва спасся от
разыгравшегося бурана; еще немного, и, – он начал бы кружить по льду, тычась во
все стороны, точно слепой котенок. Когда он добрался до дома, Чарли дала волю
слезам – ее рыдания перешли в затяжной приступ и этого проклятого кашля.
Он совершал вылазки в Брэдфорд, чтобы купить еду и одежду. Какое-то
время он продержался на заначке Грэнтера, позже совершал набеги на более
внушительные владения у дальней оконечности Ташморского озера. Хвастатьс тут
было нечем, но иначе им бы не выжить. Дома, на которых он останавливал свой
выбор, стоили тысяч по восемьдесят – что их владельцам, рассуждал он,
какие-нибудь тридцать-сорок долларов в конфетной коробке... где, как правило,
он и находил деньги. Еще одной его жертвой за зиму стала цистерна с горючим,
обнаруженная на задах большого современного коттеджа с неожиданным названием
«ДОМ ВВЕРХ ДНОМ». Из этой цистерны он позаимствовал около сорока галлонов.
Он был не в восторге от своих вылазок в Брэдфорд. Он был не
в восторге от того, что старики, гревшие косточки вокруг пузатой печки вблизи
прилавка, судачат о незнакомце, что живет в одном из домишек по ту сторону
озера. Слухами земля полнится, а Конторе хватит и полсловечка, чтобы протянуть
ниточку от деда и его дома в Ташморе, штат Вермонт, к самому Энди. Но что ему
было делать? Есть-то надо, не сидеть же всю зиму на сардинах в масле. Он не мог
оставить Чарли без фруктов и поливитаминов и хоть какой-то одежки. Все, что на
ней было, это грязная блузка, красные брючки и трусики. В доме не нашлось ни
микстуры от кашля – так, несколько сомнительных бутылочек, ни овощей, ни даже
запаса спичек, что его совсем добило. Дома, на которые он совершил набеги, все
были с каминами, но лишь однажды он разжился коробком спичек.
Конечно, свет не сошелся клином на Брэдфорде, чуть подальше
тоже виднелись дома и коттеджи, однако там почти каждый участок прочесывалс
местной полицией. И почти на каждой дороге был хотя бы один дом, где люди жили
круглый год.
В брэдфордском магазинчике он купил все необходимое, включая
три пары теплых брюк и три шерстяные рубашки для Чарли – размер он прикинул на
глазок. Нижнего белья для девочек не было, пришлось ей довольствоватьс шортами,
к тому же длинными. Чарли так и не решила, дуться ей по этому поводу или
потешаться.
Шесть миль туда-обратно на лыжах Грэнтера одновременно
радовали и тяготили Энди. Он не любил оставлять Чарли одну, и не потому, что не
доверял ей, просто в нем поселился страх – вернусь, а ее нет в доме... или нет
в живых. Старые дедовы ботинки натирали ноги до волдырей, сколько бы носков он
не надевал. Стоило ему ускорить шаг, как начиналась головна боль, и сразу
вспоминались онемевшие точки на лице и мозг представлялс отработанной
проводкой, так долго служившей верой и правдой, что кое-где от изоляции
остались одни лохмотья. А случись с ним удар посреди этого чертова озера,
околей он тут, как собака, – что будет с Чарли?
Но благодаря этим вылазкам он многое обдумал. В тишине
голова прояснялась. Ташморское озеро было неширокое – вся его лыжная трасса от
западного берега до восточного меньше мили, – но сильно вытянутое в длину.
Устав бороться с сугробами, которые к февралю выросли до метра с лишком, он
иногда останавливался на полдороге и обводил взглядом окрестности. В такие минуты
озеро напоминало коридор, уложенный ослепительно-белым кафелем, – стерильно
чистый, гладкий, без начала и конца. Озеро обступали посыпанные сахарной пудрой
сосны. Над головой была безжалостная в своей слепящей голубизне твердь либо
вдруг надвигалась безликая белая пелена, предвестница снегопада. Каркнет вдали
ворона, глухо хрустнет лед – и снова ни звука. Он весь подбирался во время этих
переходов. Тело становилось горячим и влажным под слоем белья, и до чего
приятно было вытирать трудовой пот, выступавший на лбу! Он почти забыл это
чувство, читая лекции о Ейтсе и Уильямсе и проверяя контрольные работы.
Тишина и физическая нагрузка прочищали мозг, и он снова и
снова обдумывал свое положение. Пора действовать – давно пора, ну, да поезд
ушел. Они решили перезимовать в доме у деда, но это не значило, что погон
кончилась. Достаточно вспомнить, как он всякий раз поеживался под колючими
взглядами стариков, сидевших у печки. Его и Чарли загнали в угол, и надо как-то
выбираться.
И еще это чувство протеста: творится произвол, беззаконие.
Свободный мир, нечего сказать, если можно ворваться в семью, убить жену,
похитить ребенка, а теперь отлавливать их, как кроликов в загоне.
Опять он возвращался к мысли – дать знать об этой истории
какому-нибудь влиятельному лицу или лицам, с тем чтобы пошли круги по воде. Он
молчал, поскольку никак не мог освободиться, во всяком случае до конца, от
странного гипноза – того самого гипноза, жертвой которого стала Вики. Он не
хотел, чтобы из дочери сделали уродца для дешевого балагана. Он не хотел, чтобы
на ней ставили опыты – для ее ли блага, для блага ли страны. И тем не менее он
продолжал себя обманывать. Даже после того какого жену с кляпом во рту
запихнули под гладильную доску, он продолжал себя обманывать, убеждать в том,
что рано или поздно их оставят в покое. Сыграем понарошку, так это называлось в
детстве. А потом я тебе верну денежку.
Только сейчас они не дети и игра ведется не понарошку, так
что потом ни ему, ни Чарли никто и ничего не вернет. Игра идет всерьез.
В тишине ему постепенно открывались горькие истины. В
известном смысле Чарли действительно была уродцем, вроде талидомидных детей
шестидесятых годов или девочек, чьи матери принимали диэтилстилбестрол по
рекомендации врачей, которым было невдомек, что через четырнадцать-шестнадцать
лет у этих девочек разовьются вагинальные опухоли. Чарли тоже неповинная
жертва, но факт остается фактом. Только ее инаковость, ее... уродство –
скрытое. То, что она учинила на ферме Мэндерсов, ужаснуло Энди, ужаснуло и
потрясло, с тех пор его преследовала мысль: как далеко простираются ее
возможности, есть ли у них потолок? За этот год, пока они по-заячьи заметали
следы, Энди проштудировал достаточно книг по парапсихологии, чтобы уяснить – и
пирокинез и телекинез связывают с работой каких-то малоизученных желез
внутренней секреции. Он также узнал, что оба дара взаимообусловлены и что чаще
всего ими бывали отмечены девочки немногим старше Чарли.
