– Остановит, – сказал Рэйнберд. – Если я исчезну, через
месяц по всей стране прокатится такая волна гадливости и негодования, что
Уотергейт покажется невинной шалостью. Остановит. Если я исчезну, через полтора
месяца Контору прикроют, а через полгода вам инкриминируют в суде такие
преступления, что вы угодите за решетку до конца своих дней. – Он опять
улыбнулся, обнажая кривые редкие зубы. – Я знаю, что говорю. Кэп. Я ведь давно
ковыряюсь на этой грязной, вонючей делянке, так что урожай будет тот еще,
можете не сомневаться.
Кэп попробовал рассмеяться. Смех застрял у него где-то в
горле.
– Больше десяти лет я таскал в свое дупло орешки и всякую
всячину, – безмятежно продолжал Рэйнберд, – как любой зверек, переживший хоть
один раз голодную зиму. У меня, Кэп, такой винегрет из снимков, магнитофонных
записей, ксерокопий документов, что у нашей старой подружки миссис
Общественности глаза на лоб полезут.
– Это невозможно, – выдавил из себя Кэп, уже понимая, что
тут не блеф, уже чувствуя, как холодная незримая рука давит ему на грудь.
– Очень даже возможно, – успокоил его Рэйнберд. – Последние
три года ко мне бесперебойно текут данные вашей ЭВМ, я в любой момент могу
влезть в ее память. В режиме с разделением времени, разумеется, что стоит
денег, и немалых, но мне это по карману. Приличный заработок, удачно помещенный
капитал. Кэп, перед вами – вернее, сбоку от вас, хотя так будет менее поэтично,
– живой пример американского свободного предпринимательства в действии.
– Нет, – выдавил из себя Кэп.
– Да, – сказал Рэйнберд. – Вы знаете меня как Джона
Рэйнберда, но Управление по переосвоению земных недр – это тоже я. Можете
проверить. Мой личный код AXON. Проверьте на основном терминале. Лифт рядом,
туда-обратно. Я подожду. – Рэйнберд положил ногу на ногу, правая брючина
задралась, и выглянул лопнувший шов на ботинке. Этот человек, если надо, будет
ждать вечность. Кэп лихорадочно соображал.
– Работали в режиме с разделением времени... ну, допустим.
Но влезть в память...
– Поговорите с доктором Нофтцигером. – Рэйнберд был сама
предупредительность. – Спросите у него, сколько существует способов потоптаться
в памяти, если у тебя есть к машине доступ. Два года назад двенадцатилетний
пострел, неплохо, видимо, соображавший, влез в память ЭВМ вычислительного
центра американского конгресса. Кстати, я знаю ваш шифр доступа, Кэп. В этом
году BROW. В прошлом был RASP. По-моему, тот более подходящий.
Кэп таращился на Рэйнберда. Его мозг напоминал трехъярусный
цирк. Первый ярус размышлял о том, что Джон Рэйнберд никогда не бывал таким
разговорчивым. Второй ярус пытался примириться с мыслью, что этот маньяк
посвящен во все тайны Конторы. Третий ярус раздумывал над китайским проклятьем,
на редкость невинным, пока не дашь себе труда в него вдуматься. Чтоб вы жили в эпоху
перемен. Последние полтора года составили такую эпоху. Он чувствовал, еще одна
перемена лишит его остатков разума.
Вдруг он снова вспомнил Уэнлесса – и ужас придавил его. Ему
почудилось, будто он превра... да, превращается в Уэнлесса. Демоны, повсюду
демоны, а он бессилен отогнать их, даже позвать на помощь.
– Чего вы хотите, Рэйнберд?
– Я уже сказал, Кэп. Ничего, кроме вашего слова, что мое
знакомство с Чарлин Макги не кончится выстрелом, а только с него начнется. Я
хочу... – Его здоровый глаз потемнел, подернулся поволокой, взгляд стал
отрешенным. – Я хочу познать ее. У Кэпа отвисла челюсть.
Внезапно сообразив, Рэйнберд презрительно покачал головой.
– Не в этом смысле. Не в библейском. Но я узнаю ее ближе. Мы
станем с ней друзьями, Кэп. Если она и вправду такая могущественная, мы станем
с ней большими друзьями.
Кэп издал какой-то странный звук: смехом это трудно было
назвать, скорее взвизгом.
Лицо Рэйнберда продолжало изображать презрение.
– Ну да, вы считаете это невозможным. Еще бы – монстр. И
руки в крови, пролитой по вашему приказу. И все же так будет, Кэп. У девочки
два года не было друзей. Только отец. Для вас она, Кэп, все одно что я. В этом
ваша главная ошибка. Для вас она тоже монстр. Правда, полезный. Наверно, это
потому, что вы белый. Белому везде мерещатся монстры. Ему даже собственный
отросток кажется монстром. – Рэйнберд рассмеялся.
Понемногу Кэп начал приходить в себя, к нему вернулась
способность рассуждать здраво.
– Зачем мне идти вам навстречу, даже если правда все, что вы
сказали? Вам ведь недолго осталось жить, и мы оба это знаем. Двадцать лет вы
охотитесь за своей смертью. Остальное не в счет, в порядке хобби. И вы на нее
вот-вот напоретесь. А это развяжет нам руки. Так зачем, спрашивается, давать
вам желанную игрушку?
– Возможно, вы правы. Возможно, я охочусь за своей
смертью... признаться, не ждал от вас, Кэп, такого цветистого оборота. Пожалуй,
вас недостаточно воспитывали в страхе божием.
– Ну уж вы-то, во всяком случае, не бог, – заметил Кэп.
Рэйнберд усмехнулся.
– Ну да, дьявол, я понимаю. Вот что я вам скажу: если бы я
всерьез охотился за своей смертью, я бы ее давно нашел. Может, я играл с ней,
как кот с мышью? Только я не собираюсь угробить вас, Кэп, или Контору, или
американскую контрразведку. Слава богу, не вчера родился. Просто мне нужна это
девочка. А вам наверняка понадоблюсь я. Мне может оказаться по силам то, перед
чем спасуют все наркотики Хокстеттера.
– А дальше что?
– Когда мы закроем «дело Макги», Управление по переосвоению
земных недр прекратит свое существование. Ваш Нофтцигер сможет сменить все
шифры в машине. А мы с вами, Кэп, слетаем в Аризону. Пообедаем в Флэгстаффе, в
моем любимом ресторане, потом пешком пройдемся ко мне и за домом, в пустыне,
запалим костер, на котором поджарим шашлычок из разных бумаг, фотографий и
магнитофонных пленок. Если захотите, я даже покажу вам свою коллекцию обуви.
Кэп думал. Рэйнберд не торопил его с ответом. Наконец Кэп сказал:
– Хокстеттер и его коллеги считают, что может уйти года два
на то, чтобы девчонка сломалась. Все будет зависеть от того, насколько силен в
ней защитный императив.
– А вам больше четырех-шести месяцев не продержаться. Кэп
неопределенно повел плечами.
Указательным пальцем Рэйнберд свернул нос на сторону,
скособочился и стал похож на страшилу из сказки.
– Ничего, Кэп, постараемся, чтобы вы подольше продержались в
седле. Мы с вами повязаны, много чего нам довелось вместе похоронить – и в
переносном смысле и в прямом. А насчет двух лет он загнул. Мы свое возьмем, и
вы и я.
Кэп обдумывал. Он чувствовал себя старым и усталым, а
главное – беспомощным.
