– Кто это сделал? – выкрикнул он. – Кто? Выйди, я должен теб
увидеть!
Из-за крыльца вынырнул Дон Джулз. Он двигался бесшумно в
своих теннисных тапочках. Он держал наготове пистолет 22-го калибра.
– Кто застрелил мою дочь? – крикнул Энди. Горло саднило, но
не от крика. Он прижимал к себе безнадежно обмякшее, бескостное тело в голубой
парке на меху. Он извлек двумя пальцами стрелу – вновь струйка крови.
Отнести ее в дом, мелькнуло в голове. Надо отнести ее в дом.
Джулз приблизился и выстрелил ему сзади в шею – так актер Бут выстрелил
когда-то в президента. На мгновение Энди привстал, еще крепче прижимая к себе
Чарли. И тут же рухнул на нее ничком.
Джулз убедился, что Макги без сознания, и помахал своим,
прятавшимс в лесу.
– Делов-то, – буркнул он. Рэйнберд уже бежал к дому, утопая
в вязкой мартовской каше. – Делов-то. А разговору было!
Свет гаснет
Первым звеном в цепи событий, что привели к небывалым по
размаху разрушениям и человеческим жертвам, явилась летняя гроза, во время
которой отказали оба генератора.
Гроза разразилась девятнадцатого августа, спустя почти пять
месяцев после боевой операции во владениях Грэнтера в Вермонте. Десять дней
парило. А тут, как перевалило за полдень, сгустились грозовые тучи; впрочем,
никто из сотрудников, работавших в двух красивых, построенных еще до
гражданской войны особняках, чьи фасады разделяло широкое зеленое полотно
газона с ухоженными клумбами, никто не принял всерьез грозного предупреждения –
ни садовники, оседлавшие свои газонокосилки, ни женщина-оператор, которая
обслуживала ЭВМ подразделения А – Е (а также автоматизированную линию подачи
горячего кофе) и которая, пользуясь обеденным перерывом, вывела из конюшни
красавицу лошадь и пустила ее в галоп по идеальной дорожке для верховой езды,
ни, тем более, Кэп – он осилил богатырский бутерброд в своем кондиционированном
офисе и снова взялся за бюджет предстоящего года – что ему до этой парилки за
окном?
В тот день, вероятно, лишь один человек из всей Конторы –
Рэйнберд за версту почуял грозу, оправдывая таким образом свое имя. Он подъехал
к стоянке машин в двенадцать тридцать, хотя отметиться перед началом работы он
должен был в час. С утра ломило суставы и ныла искромсанная пуста глазница – не
иначе к дождю.
Он приехал на стареньком облезлом рыдване с наклейкой
"О" на ветровом стекле. Он был в белом халате уборщика. Перед тем как
выйти из машины, он закрыл глаз узорчатой повязкой. Он носил ее только в
рабочие часы – ради девочки. Повязка смущала его. Она напоминала ему о
потерянном глазе.
Огороженный со всех сторон паркинг был поделен на четыре
сектора. Личная машина Рэйнберда, новенький желтый «кадиллак», заправленный
дизельным топливом, имел наклейку "А" на стекле. Что означало:
стоянка дл важных персон; она находилась под окнами особняка, расположенного
южнее. Подземный переход и лифты соединяли стоянку для важных персон
непосредственно с вычислительным центром и помещениями для экстренных
совещаний, обширной библиотекой, залами для периодики и – с этого можно было
начать – приемной; за безликой табличкой скрывался целый комплекс лабораторий и
примыкавших к ним помещений, где содержались Чарли Макти и ее отец.
Стоянка "В" – для служащих второго эшелона – была
чуть подальше. Еще дальше находилась стоянка "С" – для секретарш,
механиков, электриков – словом, для технического персонала. Стоянка
"D" предназначалась дл безликой массы – для тех, кто, как говорил
Рэйнберд, на подхвате. Эта стоянка, с ее богатой и пестрой коллекцией развалин
детройтского происхождения, находилась совсем на отшибе, оттуда было уже рукой
подать до Джексон-Плейнс, где еженедельно устраивались гонки на фургонах дл
скота.
«Вот где развели бюрократию», – подумал Рэйнберд, запирая
свой рыдван; он задрал голову, чтобы убедиться – тучи сгущаются. Грозы не
миновать. Часам к четырем ливанет, решил он.
Он направился к сборному домику из гофрированного железа,
предусмотрительно упрятанному среди высоких сосен: здесь отмечались служащие
пятой и шестой – низших – категорий. Халат Рэйнберда развевался. Мимо проехал
садовник на одной из полутора десятков газонокосилок, находившихся в ведении
отдела озеленения. Над машиной парил веселенький цветастый зонтик от солнца.
Садовник, казалось, не замечал Рэйнберда – тоже отголосок бюрократических
порядков. Для работников четвертой категории тот, кто принадлежал к пятой,
превращался в человека-невидимку. Даже обезображенное лицо Рэйнберда почти не обращало
на себя внимания – как во всяком правительственном агентстве, в Конторе
работало достаточно ветеранов, внешность которых была «в полном порядке».
Американскому правительству незачем было учиться у фирмы «Макс Фактор»
косметическим ухищрениям. Существовал один критерий: ветеран с явным увечьем –
протез вместо руки, инвалидное кресло, обезображенное лицо – стоил трех
«нормальных» ветеранов. Рэйнберд знавал людей с душой и мыслями, изуродованными
не меньше, чем его лицо во время той вьетнамской прогулочки в веселой компании,
людей, которые бы с радостью пошли хоть разносчиками в «Пиггли-Виггли». А их не
брали – вид не тот. Жалость к ним Рэйнберд не испытывал. Все это его скорее
забавляло.
Он был уверен на все сто, что те, с кем он сейчас
непосредственно работает, не узнавали в нем агента и хиттера. Кем он был для
них еще семнадцать недель тому назад? Неразличимый силуэт в желтом «кадиллаке»
с поляризованным ветровым стеклом и наклейкой "А".
– Вам не кажется, что вас несколько занесло? – сказал ему
как-то Кэп. – У девчонки нет никаких контактов с садовниками или
стенографистками. Вы видитесь один на один. Рэйнберд покачал головой:
– Достаточно малейшей осечки. Случайно оброненной фразы, что
добрый дядя уборщик с изувеченным лицом ставит свою машину на стоянке для
важных персон, а после переодевается в рабочий халат в душевой для технического
персонала. Я пытаюсь создать атмосферу доверия, основанного на том, что мы с
ней оба чужаки или, если хотите, уроды, которых гноят в американской охранке.
Кэпа покоробило: он не любил дешевой иронии по поводу
методов Конторы, тем более что во всей этой истории методы действительно были
крайними.
– Великолепно придумано, ничего не скажешь, – уколол его Кэп.
Крыть было нечем, потому что ничего великолепного, в
сущности, из этой придумки пока не вышло. Девочка даже спички и той не зажгла.
И с ее отцом дело обстояло не лучше – ни малейшего проблеска дара внушения,
если таковой вообще сохранился. Они все больше сомневались в этом.
Рэйнберда тянуло к девочке. В первый год своего пребывания в
Конторе он прослушал ряд курсов, которые тщетно было бы
Сеть забегаловок, где можно быстро перекусить, искать в
программе колледжа – прослушивание телефонов, угон машин, тайный обыск и еще
несколько в том же духе. Но по-настоящему его увлек один курс – взламывание
сейфов, – прочитанный ветераном своего дела по фамилии Дж. М. Раммаден.
Последнего доставили прямиком из исправительного заведения в Атланте, с тем
чтобы он обучил своему искусству новобранцев Конторы. Раммадена называли лучшим
специалистом в этой области, что, по мнению Рэйнберда, соответствовало
действительности, хотя на сегодняшний день, полагал Рэйнберд, он едва ли в чем
уступил бы своему учителю.
