Но пока он так и не сумел выжать из нее хотя бы улыбку, и
одно это приводило Рэйнберда в несказанное восхищение.
Рэйнберд просунул свою карточку в специальную прорезь, после
чего отправился выпить кофе в буфет для обслуги. Кофе ему не хотелось, но еще
оставалось время. Нельзя быть таким нетерпеливым, вот уже и Нортон обратил
внимание.
Он налил себе горячей бурды и осмотрелся, куда бы сесть.
Слава богу, пусто – ни одного болвана. Он уселся на рассохшийся продавленный
диван неопределенно-грязного цвета и стал потягивать кофе. Его изуродованное
лицо (кстати, у Чарли оно вызвало лишь мимолетный интерес) было спокойным и
бесстрастным. Только мозг усиленно работал, анализируя сложившуюс ситуацию.
Все, кто имел дело с Чарли, напоминали ему раммаденовских
горе-взломщиков в супермаркете. Сейчас они натянули мягкие перчаточки, но
сделали это не из любви к девочке. Рано или поздно они поймут, что от мягких
перчаток мало проку, и, исчерпав «слабые» меры воздействия, решат взорвать
сейф. Если до этого дойдет, рассуждал Рэйнберд, то, выражаясь языком Раммадена,
почти наверняка, «плакали денежки».
Ему уже встретилась фраза «легкая шокотерапия» в отчетах двух
врачей – одним из них был Пиншо, к чьим рекомендациям прислушивался Хокстеттер.
Ему уже довелось случайно прочесть медицинское заключение, написанное на таком
дремучем жаргоне, что, казалось, имеешь дело с иностранным языком. После
перевода отчетливо проступала тактика выкручивания рук: ребенок сломается, если
увидит, как мучают папу. Рэйнберд держался иного мнения: если она увидит, как
ее папа под током танцует польку и волосы у него дыбом, она, не моргнув глазом,
вернется к себе, разобьет стакан и проглотит осколки.
Но попробуй скажи им это. Подобно ФБР и ЦРУ, Контора в
который уже раз убедится, что «плакали денежки». Не можешь добиться своего под
видом иностранной помощи – пошли десант с ручными пулеметами и напалмом, и
пусть прихлопнут сукиного сына. Или начини цианистым калием сигары. Верх
сумасшествия, но попробуй скажи им это. Им одно подавай – РЕЗУЛЬТАТЫ – в
мерцании и блеске, точно это сказочная гора жетонов на игорном столе в
Лас-Вегасе. Но вот результат достигнут, «плакали денежки»: никому не нужные
зеленые клочки просеиваются меж пальцев, а они стоят и недоумевают – что за
чертовщина?
Потянулись другие уборщики; они перебрасывались анекдотами,
хлопали друг друга по плечу, кто-то хвалился, как он вчера сбил все кегли двум
шарами, другой – что первым же шаром, говорили о женщинах, машинах, о выпивке.
Обычный треп, какой был, есть и будет до скончания мира – аллилуйя, аминь. Они
обходили Рэйнберда стороной. Рэйнберда здесь недолюбливали. Он не посещал
кегельбана, не говорил о своей машине, и лицо у него было такое, точно у
киномонстра, сотворенного Франкенштейном. При нем всем становилось не по себе.
Того, кто решился бы хлопнуть его по плечу, он бы в порошок стер.
Рэйнберд достал кисет с «Ред Мэном», бумагу ддя закрутки,
свернул сигаретку. Он сидел и дымил и ждал, когда придет время спуститься к
девочке.
Вообще говоря, уже много лет он не был в такой отличной
форме, на таком подъеме. Спасибо Чарли. В каком-то смысле, сама того не ведая,
она ненадолго вернула ему интерес к жизни – а он был человеком обостренных
чувств и какой-то тайной надежды, другими словами, жизнеспособным. Она крепкий
орешек – тем лучше. Тем приятнее после долгих усилий добраться до ядрышка; он
заставит ее исполнить для них гвоздь программы – пусть потешатся, а когда она
отработает номер, он ее задушит, глядя ей в глаза, ища в них искру сопонимания
и особый знак, который она, быть может, даст ему перед тем, как уйти в
неизвестность. А до тех пор он будет жить. Он раздавил сигарету и встал,
готовый приступить к работе.
Когда отказала энергосистема, Энди Макги смотрел по
телевизору «Клуб РВ». «РВ» значило «Ревнители Всевышнего». Могло создаться
впечатление, что передачу «Клуб РВ» транслируют по этому каналу круглосуточно.
Наверное, это было не так, но Энди, живший вне времени, потерял способность к
нормальному восприятию.
Он располнел. В редкие минуты отрезвления он ловил свое
отражение в зеркале, и сразу вспоминался Элвис Пресли, которого под конец
разнесло. А иногда он сравнивал себя с кастрированным котом, огрузневшим и
ленивым.
Нет, он еще не был тучным, однако к тому шло. Когда они с
Чарли останавливались в мотеле «Грезы» в Гастингс Глене, он весил семьдесят три
килограмма. Сейчас перевалило за восемьдесят пять. Щеки налились, наметился
второй подбородок, а также округлости, чьих обладателей его школьный учитель
гимнастики презрительно называл «сисястыми». И явно обозначилось брюшко.
Кормили здесь на убой, а двигался он мало – поди подвигайся, когда тебя
накачивают торазином. Почти всегда он жил как в дурмане, поэтому ожирение его
не волновало. Время от времени затевалась очередная серия бесплодных тестов, и
тогда они на сутки приводили его в чувство; после медицинского
освидетельствования и одобрительного «отзыва» ЭЭГ его препровождали в кабинет,
выкрашенный белой краской и обшитый пробковыми панелями.
Тесты начали еще в апреле, пригласив добровольцев. Энди
поставили задачу и предупредили его, что если он перестарается – например
поразит человека слепотой, – ему несдобровать. Подразумевалось: не ему одному.
Эту угрозу Энди не воспринял всерьез. Делая ставку на Чарли, они не посмеют ее
тронуть. Что до него самого, то он проходил у них вторым номером.
Тестирование проводил доктор Герман Пиншо. На вид ему было
лет под сорок; впрочем, вида-то он как раз и не имел, одна беспричинная улыбка.
Улыбка эта иногда нервировала Энди. Бывало, к нему заглядывал мужчина постарше
– доктор Хокстеттер, но в основном он имел дело с Пиншо.
Перед первым тестом Пиншо предупредил его, что в кабинете на
столе будет бутылочка с виноградным сиропом и этикеткой ЧЕРНИЛА, подставка с
авторучкой, блокнот, графин с водой и два стакана. Пиншо предупредил его –
испытуемый в полной уверенности, что в бутылочке чернила. Так вот, они будут
весьма признательны Энди, если он «толкнет» испытуемого, чтобы тот налил себе
воды из графина, добавил в стакан «чернил» и все это залпом выпил.
– Блестяще, – сказал Энди. Сам он чувствовал себя далеко не
блестяще – целые сутки ему не давали торазина.
– Уж это точно, – согласился Пиншо. – Ну как, сделаете?
– А зачем?
– Небольшое вознаграждение. Приятный сюрприз.
– Не будешь, мышка, артачиться – получишь сыр. Так, что ли?
Пиншо пожал плечами, снисходительно улыбаясь. Костюм сидел
на нем элегантно до отвращения: не иначе как от «Брукс бразерс».
– Так, – сказал Энди, все понял. И почем стоит напоить
беднягу чернилами?
– Ну, во-первых, получите свои таблетки. У него вдруг встал
комок в горле; неужели я так пристрастился к торазину, подумал он, и если да,
то как – психологически или физиологически?
