Энди не вошел в гостиную, а свернул налево и ощупью пробрался
в спальню. Нашарив кровать, он поставил банку на прикроватный столик и
разделся. Через десять минут он был во всем чистом, и настроение сразу
поднялось. Кстати, вся процедура, подумал он, прошла как по маслу, а вспомни,
какой погром ты учинил сослепу в гостиной, когда погас свет.
(Чарли... что с ней могло стрястись?)
Не то чтобы он чувствовал, будто с ней что-то стряслось,
скорее тут другое что-то происходит, что-то ей угрожает. Увидеться бы им, тогда
бы...
Он горько рассмеялся. Валяй дальше. Кабы во рту росли бобы,
а сидню бы да ноги... То-то и оно-то. С таким же успехом ты можешь пожелать
снегу летом. С таким же успехом...
На мгновение его мозг притормозил, а затем снова заработал,
но уже более размеренно и без всякой горечи.
С ТАКИМ ЖЕ УСПЕХОМ ТЫ МОЖЕШЬ ПОЖЕЛАТЬ, ЧТОБЫ СЛУЖАЩИЕ ОБРЕЛИ
ВЕРУ В СЕБЯ.
И ЧТОБЫ ТОЛСТУХИ ПОХУДЕЛИ.
И ЧТОБЫ ОСЛЕП ОДИН ИЗ ГОЛОВОРЕЗОВ, ПОХИТИВШИХ ЧАРЛИ.
И ЧТОБЫ К ТЕБЕ ВЕРНУЛСЯ ТВОЙ ДАР ВНУШЕНИЯ.
Его руки беспокойно забегали по покрывалу, тянули его,
комками, щупали – это была неосознанная потребность в своего рода сенсорном
подзаряде. Но разве есть надежда, что дар вернется? Никакой. Поди внуши им,
чтобы его привели к Чарли. Все равно что внушить бейсбольному тренеру, чтобы
его взяли подающим в команду «Красных». Он уже не способен никого подтолкнуть.
(а вдруг?)
Впервые он засомневался. Может быть, его "я" –
подлинное "я" – вдруг запротестовало, не захотело мириться с его
готовностью следовать по пути наименьшего сопротивления, подчиняться любому их
приказу. Возможно, его внутреннее "я" решило не сдаваться без боя.
Он сидел на постели, нервно теребя покрывало. Неужели это
правда... или он выдает желаемое за действительное после случайного озарения,
которое ровным счетом ничего не доказывает? Озарение, быть может, такой же
самообман, как запах дыма – следствие его нервозности. Озарение не проверить, и
дар внушения тоже сейчас испытать не на ком. Он отпил пива из банки.
Предположим, дар к нему вернулся. На нем далеко не уедешь,
уж он-то знает. Ну, хватит его на серию слабых уколов или на три-четыре
нокаутирующих удара – и все, выноси вперед ногами. К Чарли, допустим, он
прорвется, но о том, чтобы выбраться отсюда, не может быть и речи. Все, чего он
добьется, это подтолкнет себя к могиле, устроив прощальное кровоизлияние в мозг
(тут его пальцы непроизвольно потянулись к лицу, туда, где были онемевшие
точки).
Другая проблема – торазин. Отсутствие лекарства явно сыграло
не последнюю роль в его недавней панике, а ведь он всегонавсего просрочил прием
одной таблетки. Даже сейчас, когда он взял себя в руки, он чувствует
потребность в этой таблетке с ее умиротворяющим, убаюкивающим действием.
Поначалу перед каждым тестом его два дня выдерживали без торазина. Он
становился дерганым и мрачным, как обложная туча. А тогда он еще не успел
по-настоящему в это втянуться.
– Ты стал наркоманом, тут и думать нечего, – прошептал он.
Но если вдуматься, вопрос оставался открытым. Он знал, существуют привыкани
физиологического порядка – например, влечение к никотину или героину, что, в
свою очередь, вызывает перестройку центральной нервной системы. И есть
привыкания психологического свойства. С ним вместе работал один парень, Билл
Уоллес, так тот дня не мог прожить без трех-четырех бутылочек тоника; а Квинси,
его дружок по колледжу, помешался на жареном картофеле в пакетиках
«Шалтай-Болтай», который производила какая-то фирма в Новой Англии, – все
прочие разновидности, утверждал он, этому картофелю в подметки не годятся.
Такую привычку Энди определял как психологическую. Чем была обусловлена его
собственная тяга к торазину, он не знал; одно не вызывало сомнений: без этого
он не мог. Вот и сейчас – только подумал о голубой таблетке на блюдечке, и во
рту опять пересохло. Уже давно они не оставляют его в преддверии теста без
наркотика – то ли опасаются, что у него начнется истерика, то ли продолжают
испытания только для порядка – кто знает?
Так или иначе положение сложилось отчаянное, безвыходное:
принима торазин, он терял силу внушения, отказаться же от наркотика у него не
было сил (а если бы нашлись? что ж, им стоит разок поймать его на месте
преступления... да, уж это откроет перед ними широкие горизонты). Вот зажжется
свет, принесут на блюдечке голубую таблеточку, и он тут же на нее набросится. И
так, таблетка за таблеткой, постепенно вернется в состояние устойчивой апатии,
в какой пребывал до сегодняшнего происшествия. То, что с ним сегодня
приключилось, – это так, маленькое завихрение, причудливый фортель. А кончится
все тем же «Клубом РВ» и Клинтом Иствудом по ящику и обильной снедью в
холодильнике. То бишь еще большим брюшком.
(Чарли, Чарли в опасности, она попала в беду, ей будет очень
плохо)
Все равно он бессилен ей помочь.
Но даже если не бессилен, даже если ему удастся скинуть
камень, что придавил его, и они отсюда вырвутся – короче, во рту вырастут бобы,
а сидень почувствует под собой ноги, а почему бы и нет, черт возьми? – все
равно будущее Чарли останется проблематичным...
Он повалился на спину, раскинув руки. Участок мозга, занятый
проблемой торазина, никак не хотел угомониться. Настоящее было тупиком, поэтому
он погрузился в прошлое. Вот они с Чарли бегут по Третьей авеню – высокий
мужчина в потертом вельветовом пиджаке и девочка в красно-зеленом, – и движения
их невыносимо медлительны... как в ночном кошмаре, когда в спину тебе дышит
погоня. А вот Чарли, бледная, с искаженным лицом – рыдает после того, как она
опустошила телефонные автоматы в аэропорту... а заодно подпалила какого-то
солдата.
Память вернула его к еще более далеким дням – Порт-сити,
Пенсильвания, и миссис Герни. Толстая, печальная, в зеленом брючном костюме,
она однажды вошла в заведение под вывеской «Долой лишний вес!», прижимая к
груди объявление, задуманное и аккуратно выведенное рукою Чарли: «ЕСЛИ ВЫ НЕ
ПОХУДЕЕТЕ, МЫ БУДЕМ КОРМИТЬ ВАС БЕСПЛАТНО ПОЛГОДА».
За семь лет, с пятидесятого по пятьдесят седьмой, миссис
Герни родила своему мужу, диспетчеру автобазы, четверых детей, но вот дети
Выросли и отвернулись от нее, и муж от нее отвернулся, завел себе другую
женщину, и она его даже не осуждала, потому что в свои пятьдесят пять Стен
Герни был привлекательный мужчина, и все, как говорится, при нем, а она с тех
пор, как их предпоследний ребенок пошел в колледж, постепенно набрала
килограммы, и если до замужества она весила семьдесят, то под конец дошла до
полутора центнеров. Чудовищно тучная, с лоснящейся кожей, вылезающая из своего
зеленого костюма, она вошла и внесла за собой седалище размером со стол в
кабинете директора банка. Когда она опустила голову, ища в сумочке чековую
книжку, к ее трем подбородкам добавилось еще столько же.
