Он подключил ее к группе, в которой уже были три толстухи.
Он давал им упражнения и умеренную диету (и то и другое Энди вычитал в
публичной библиотеке), а также легкую накачку в виде «рекомендаций»... и, время
от временя, посыл средней силы.
Миссис Герни сбросила десять килограммов, еще пять, и тут
она, не зная, пугаться ей или радоваться, призналась ему, что у нее пропадает
желание беспрестанно отправлять в рот «чтонибудь вкусненькое». Вкусненькое
перестало казаться вкусным. Раньше холодильник у нее бывал забит всякими
мисочками и плошечками (а еще полуфабрикаты творожного пудинга в морозилке, а
еще пончики в хлебнице), которые опустошались вечером перед телевизором, а
теперь вдруг... да нет, чепуха какая-то, и все же... теперь она забывает об их
существовании. И потом, она знала, что стоит сесть на диету, как все мысли
начинают крутиться вокруг еды. Так оно и было, по ее словам, когда она голодала
по системе «Уэйт Уочерс», а тут все иначе.
Остальные три женщины из группы взялись за дело столь же
рьяно. Энди поглядывал со стороны – этакий отец семейства. Его подопечных
изумляла и восхищала простота новой «системы». Общефизические упражнения,
некогда казавшиеся мучительно трудными и тоскливыми, сейчас были им почти в
радость. А тут еще дамам вдруг загорелось ходить пешком. Все четверо сходились
на том, что без основательной вечерней прогулки их начинает охватывать какое-то
смутное беспокойство. Миссис Герни призналась, что она теперь каждый День ходит
пешком в центр и обратно, хотя на круг это две мили. Раньше она всегда ездила
автобусом, да и как иначе, когда остановка напротив дома.
Один раз – жутко болели мышцы ног – она изменила принципу,
решив подъехать на автобусе, и так извелась, что сошла через остановку. Ей
вторили другие женщины. И все, как бы ни ныли натруженные мышцы, молились на
Энди Макти.
Третье контрольное взвешивание миссис Герни показало сто
двадцать килограммов; к концу шестинедельного курса она весила сто двенадцать.
Муж не верил своим глазам, тем более, что до сих пор ее увлечение диетами и
всякими новомодными штучками было пустой тратой времени. Он испугался, что у
нее рак, и погнал к врачу. Он не верил, что можно естественным образом похудеть
за шесть недель на тридцать восемь килограммов. Она показала ему исколотые
пальцы с мозолями на подушечках от бесконечного ушивания своих вещей. А потом
заключила мужа в объятия (едва не сломав ему хребет) и всплакнула у него на
плече.
Обычно его питомицы объявлялись рано или поздно, как
объявлялись хот бы раз его лучшие выпускники, – один сказать спасибо, другой
похвастатьс успехами, а по сути, дать понять: вот, ученик превзошел учителя...
что, кстати, происходит в жизни сплошь и рядом, полагал Энди, хотя каждый из
них считал свой случай исключительным.
Миссис Герни объявилась первая. Она зашла проведать его и
поблагодарить – за каких-нибудь десять дней до того, как Энди кожей
почувствовал слежку за собой. А в конце месяца они с Чарли уже скрылись в
Нью-Йорке.
Миссис Герни по-прежнему была толстой, лишь тот, кто видел
ее раньше, отметил бы разительную перемену – так выглядит в журналах рекламные
снимки: до и после эксперимента. В тот свой последний приход она весила
девяносто шесть килограммов. Но не это главное. Главное, что она худела каждую
неделю на три килограмма, плюс-минус килограмм, а дальше будет худеть по
убывающей, пока не остановится на шестидесяти пяти, плюс-минус пять
килограммов. И никаких последствий в виде бурной декомпрессии или устойчивого
отвращения к еде, что может приводить к потере аппетита на нервной почве. Энди
хотел подзаработать на своих подопечных, но не такой ценой.
– Вы творите чудеса, вас надо объявить национальным
достоянием, – воскликнула миссис Герни в конце своего рассказа о том, что она
стала находить с детьми общий язык и ее отношения с мужем налаживаются. Энди с
улыбкой поблагодарил ее на добром слове; сейчас же, лежа в темноте поверх
покрывала и начиная задремывать, он подумал о том, что этим, собственно, все и
кончилось: его и Чарли объявили национальным достоянием.
И все-таки дар – это не так уж плохо. Если ты можешь помочь
такой вот миссис Герни.
Он слабо улыбнулся.
И с этой улыбкой заснул.
Прежде чем осознать, что он проснулся, Энди, по-видимому,
пролежал без сна довольно долго. В такой темноте граница между сном и явью
практически стиралась. Несколько лет назад он прочел об одном эксперименте:
обезьян поместили в среду, которая подавляла все их чувства. Животные
обезумели. Теперь он понимал почему. Он не имел ни малейшего представления о
том, сколько он проспал, никаких реальных ощущений, кроме...
– О боже!
Едва он сел, как две иглы вонзились в мозг. Он зажал голову
обеими руками и стал ее баюкать; мало-помалу боль не то чтобы унялась, но стала
терпимой.
Никаких реальных ощущений, кроме этой чертовой головной
боли. Наверно, шею вывернул, подумал он. Или...
О-о-о. Нет. Эта боль ему слишком хорошо знакома. Такое у
него бывает после посыла – не самого мощного, но выше среднего... посильней,
чем те, что он давал толстухам или робким служащим, и чуть слабее тех, что
испытали на себе те двое возле придорожной закусочной.
Он схватился руками за лицо и все ощупал, от лба до
подбородка. И не обнаружил точек с пониженной чувствительностью. Он раздвинул
губы в улыбке, и уголки рта послушно поднялись вверх, как им и полагалось.
Сейчас бы свет – посмотреть в зеркало, не появились ли в глазах характерные
красные прожилки... Дал посыл? Подтолкнул? Не смеши. Кого ты мог подтолкнуть?
Некого, разве только...
На мгновение у него перехватило дыхание. Он и раньше
подумывал об этом, но так и не отважился. Если перегрузить электросеть, может
кончитьс замыканием. Попробуй решись на такое.
Таблетка, мелькнуло в голове. Прошли все сроки, дайте мне
таблетку, дайте, слышите. Таблетка все поставит на свои места.
Мысль-то мелькнула, но желание при этом не возникло.
Отсутствовал эмоциональный накал. С подобной невозмутимостью он мог попросить
соседа за столом передать ему масло. А главное – он отлично себя чувствовал...
если отвлечься от головной боли. В том-то и дело, что от нее нетрудно было
отвлечься; его прихватывало и посильнее – ну, скажем, в аэропорту Олбани. В
сравнении с той болью эта – детские игрушки. Я сам себя подтолкнул, оторопело
подумал он.
Впервые в жизни он понял, что должна была испытывать Чарли,
ибо только сейчас впервые в жизни, его испугал собственный психический дар.
Впервые он понял, как мало он во всем этом понимает. Почему дар пропал?
Неизвестно. Почему вернулся? Тоже неизвестно. Связано ли это с его безумным
страхом, вызванным темнотой? Или с внезапным ощущением, что Чарли в опасности
(где-то в подсознании помаячил образ одноглазого пирата, явившегося ему во сне,
помаячил и растаял), и отвращением к себе, из-за того, что забыл о дочери? Или
с тем, что он ударился головой, упав в темноте?
