Неизвестно. Одно ему было ясно – он сам себя подтолкнул.
МОЗГ – ЭТА ТА СИЛА, КОТОРАЯ МОЖЕТ СДВИНУТЬ МИР.
Вдруг ему пришло в голову: стоило ли ограничивать себя
обработкой мелких служащих и растолстевших дам, когда он один мог бы заменить
собой наркологический центр? От этого ошеломительного предположения у него
побежали мурашки по спине. Он уснул с мыслью – не так уж плох дар, который
может спасти несчастную миссис Герни. А если он может спасти всех нарко– манов
в Нью-Йорке? Ничего себе размах, а?
– Бог мой, – прошептал он, – неужели я очистился?
Никакой потребности в торазине. Мысль о голубой таблетке на
блюдечке не вызывала эмоций.
– Чист, – ответил он себе.
Второй вопрос: способен ли он и дальше оставаться чистым?
И тут на него обрушился целый град вопросов. Может ли он
выяснить, что происходит с Чарли? Он дал себе посыл во сне – своего рода
самогипноз. Но сможет ли он дать посыл другим наяву? Например, этому Пиншо с
его вечной гаденькой улыбочкой? Пиншо наверняка знает все о Чарли. Можно ли
заставить его рассказать? И сможет ли он все-таки выбраться отсюда вместе с
дочерью? Есть ли хоть какой-нибудь шанс? А если выберутся, что дальше? Только
не ударяться в бега. Отбегались, хватит. Надо искать пристанище.
Впервые за многие месяцы он был возбужден, полон надежд. Он
строил планы, принимал решения, отвергал, задавал вопросы. Впервые за многие
месяцы он был в ладу со своей головой, чувствовал себя жизнеспособным, бодрым,
готовым к действиям. Главное, суметь обвести их вокруг пальца – пусть думают,
что он по-прежнему одурманен наркотиками и что к нему не вернулся дар внушения;
если ему это удастся, может появиться шанс на контригру... какой-то шанс.
Возбужденный, он снова и снова прокручивал все это в голове,
когда свет вдруг зажегся. В соседней комнате из телевизора мутным потоком
полилось привычное: Иисус-позаботится-о-вашей-душе-а-мы-о-вашем-банковском-счете.
ГЛАЗ, ЭЛЕКТРОННЫЙ ГЛАЗ! ОНИ УЖЕ НАБЛЮДАЮТ ЗА ТОБОЙ ИЛИ
ВОТ-ВОТ НАЧНУТ... ПОМНИ ОБ ЭТОМ!
И тут открылось как на ладони: сколько же дней, возможно
недель, ему предстоит ловчить, чтобы поймать свой шанс, и ведь скорее всего на
чем-нибудь он да погорит. Настроение сразу упало... но, однако же, не возникло
желания проглотить спасительную таблетку, и это помогло ему овладеть собой.
Он подумал о Чарли, и это тоже помогло.
Он сполз с кровати и расслабленной походкой направился в
гостиную.
– Что случилось? – закричал он. – Я испугался! Где мое
лекарство? Эй, дайте мне мое лекарство!
Он обмяк перед телевизором и тупо уставился на экран.
Но под этой маской тупости мозг – сила, которая может
сдвинуть мир, – лихорадочно искал пути к спасению.
Как ее отец, проснувшись в темноте, не вспомнит толком свой
сон, так Чарли Макги не сумеет потом восстановить в памяти детали своего
долгого разговора с Джоном Рэйнбердом, лишь наиболее яркие моменты. Она так и
не поймет, почему выложила во всех подробностях, как попала сюда, почему
призналась, как ей тоскливо одной, без папы, и страшно, что ее обманом снова
заставят что-нибудь поджигать.
Во-первых, конечно, темнота – а также уверенность, что о ни
не подслушивают. Во-вторых, Джон... сколько он в своей жизни натерпелся и как,
бедняжка, боится темноты, после того как эти конговцы продержали его в ужасной
яме. Он, наверное, об этой яме думал, когда спросил отсутствующим голосом, за
что ее сюда упрятали, и она начала рассказывать, желая отвлечь его. Ну а дальше
– больше. То, что она держала за семью печатями, выплескивалось все быстрее и
быстрее, в сплошном сумбуре. Раз или два она заплакала, и он неуклюже обнимал
ее. Хороший он все-таки... даже в чем-то похож на папу.
– Ой, ведь если они поймут, что тебе все про нас известно, –
неожиданно всполошилась Чарли, – они тебя тоже могут запереть. Зр рассказывала.
– Запрут, как пить дать, – беззаботно сказал Джон. – Знаешь,
подружка, какой у меня допуск? "D". Дальше политуры для мебели меня
не допускают. – Он рассмеялся. – Ничего, если не проболтаешься, я думаю, все
обойдется.
– Я-то не проболтаюсь, – поспешила его заверить Чарли. Она
была обеспокоена тем, что, если проболтается Джон, они на него насядут и
сделают орудием против нее. – Жутко пить хочется. В холодильнике есть вода со
льдом. Хочешь?
– Не бросай меня! – тут же откликнулся он.
– Ну давай пойдем вместе. Будем держаться за руки. Он как
будто задумался.
– Ладно.
Осторожно переставляя ноги, держась друг за дружку, они
пробрались в кухню.
– Ты уж, подружка, не сболтни чего. Особенно про это. Что
такой здоровяк боится темноты. А то такой гогот подымется – меня отсюда ветром
выдует.
– Не подымется, если ты им расскажешь про...
– Может, и нет. Все может быть. – Он хмыкнул. – Только, по
мне, лучше бы им не знать. Мне тебя, подружка, сам бог послал.
От его слов у нее на глазах снова навернулись слезы. Наконец
добрались до холодильника, она нащупала рукой кувшин. Лед давно растаял, и все
равно пить было приятно. Что я там наболтала, испуганно думала Чарли.
Кажется... все. Даже такое, о чем уж никак не хочется говорить, – про ферму
Мэндерсов, например. Хокстеттер и эти люди, они-то про нее все знают, ну и
пусть. Но Джон... теперь он тоже знает, – что он о ней подумает?
И все же рассказала. Каждый раз его слова почему-то попадали
в самое больное место, и – она рассказывала... и плакала. Она ждала встречных
вопросов, вытягивания подробностей, осуждения, а вместо этого встретила
понимание и молчаливое участие. Не потому ли он сумел понять, через какой ад
она прошла, что сам побывал в аду?
– На, попей, – предложила она.
– Спасибо. – Он сделал несколько глотков и вернул ей кувшин.
– Спасибо тебе. Она поставила кувшин в холодильник.
– Пошли обратно, – сказал он. – Когда же, наконец, дадут
свет? – Скорей бы уж. Сколько они уже здесь вдвоем? Часов семь, прикинул он, не
меньше. Скорей бы выбраться отсюда и все хорошенько обмозговать. Нет, не то, о
чем она ему сегодня рассказала, тут для него не было ничего нового, – а план дальнейших
действий.
– Дадут, дадут, – успокаивала его Чарли. С теми же
предосторожностями они проделали обратный путь и уселись на кушетке.
– Они тебе ничего не говорили про твоего?
– Только, что он живой-здоровый, – ответила она.
– А что если я попробую пробраться к нему? – сказал Рэйнберд
так, будто его только что осенило.
