– Это, значит, вы и есть юная мисс. Мне сказали, что вы
должны прийти.
– Какая она красивая, – прошептала Чарли. У нее задрожали руки,
так ей хотелось коснуться этой шелковистой кожи. Ока увидела темный, спокойный,
чуть увлажненный конский зрачок... и влюбилась с первого взгляда.
– Вообще-то это мальчик, – сказал грум и украдкой подмигнул
Рэйнберду, не подозревая, что он за птица, поскольку видел его впервые. – В
некотором смысле.
– А как его зовут?
– Некромансер, – сказал грум. – Хочешь погладить? Чарли
неуверенно приблизилась. Лошадь опустила морду, и девочка ее погладила. Знала
бы Чарли, что она зажжет полдюжины костров, только бы прокатиться верхом – при
условии, что Джон будет рядом... но Рэйнберд сразу понял это по ее глазам и
невольно улыбнулся.
Она случайно обернулась и поймала его улыбку; на мгновение
ее рука, гладившая лошадиную морду, повисла в воздухе. Что-то ей не понравилось
в этой улыбке, а уж, кажется, в Джоне ей нравилось решительно все. Она
воспринимала людей интуитивно, не задумываясь: для нее это свойство было столь
же неотъемлемым, как голубые глаза и пять пальцев на руке. И отношения у нее
складывались на основе первоначального ощущения. Хокстеттер ей не нравился –
она тотчас почувствовала, что он смотрит на нее как на лабораторную пробирку.
Как на объект исследования.
Но к Джону она привязалась сознательно – он столько для нее
сделал, он такой добрый, к тому же он натерпелся из-за своего уродства...
одного этого было достаточно, чтобы почувствовать в нем родственную душу и
пожалеть. Разве она сама оказалась здесь не потому, что природа создала ее
уродцем? И при всем при том Джон был из тех людей – вроде мистера Рочера,
владельца закусочной в Нью-Йорке, который частенько играл в шахматы с ее отцом,
– чья душа потемки. Старый Рочер всегда ходил со слуховым аппаратом, на руке у
него была татуировка – голубоватый нечеткий номер. Однажды Чарли спросила отца,
что это значит, и папа, взяв с нее слово, что она никогда не спросит об этом
мистера Рочера, пообещал как-нибудь все объяснить. Но так и не объяснил. Пока
они играли в шахматы, Чарли смотрела телевизор и жевала ломтики колбасы,
которые приносил ей Мистер Рочер.
Случайно подсмотренная улыбка Джона озадачила, даже
обеспокоила ее, и впервые она задала себе вопрос: о чем он думает?
И тут же все вновь заслонило изумление перед этим
четвероногим чудом.
– Джон, – спросила она, – что такое «Некромансер»?
– Ну, это что-то вроде волшебника, чародея.
– Волшебник... чародей... – повторила она с нежностью,
словно пробу слова на вкус. Ее рука гладила черную шелковистую морду
Некромансера.
За ним пришли двое. Одного он видел на ферме Мэндерсов.
– Вставай, дружище, – сказал тот, чье лицо было ему знакомо.
– Прогуляемся.
Энди глуповато улыбнулся, но внутри у него все оборвалось.
Не к добру это. Что-то случилось. Иначе бы не прислали этих молодцов.
Разоблачен? Скорее всего.
– А куда?
– Разберемся.
Его отконвоировали к лифту, но, поднявшись в бальный зал,
повели не к ВЫХОДУ в сад, а в глубь особняка. Они миновали машбюро и вошли в
небольшую приемную, где секретарша печатала на ИБМ какие-то бумаги.
– Вас ждут, – сказала она.
Они обогнули справа ее стол и, открыв дверь, очутились в
скромном кабинете с эркером, из которого открывался вид на пруд сквозь ажурную
крону ольхи. За старомодным бюро с откинутой крышкой сидел пожилой мужчина с
выразительным умным лицом; щеки у него были кирпичного цвета, но скорее от
солнца и ветра, подумал Энди, нежели от злоупотребления спиртным. Он взглянул
на Энди, потом кивнул двум сопровождающим.
– Благодарю вас. Вы можете подождать в приемной. Те вышли.
Мужчина за столом пристально изучал Энди: ответом ему была
глуповата улыбка. Энди богу молился, только бы не перепутать.
– Здравствуйте, – сказал он. – Кто вы?
– Меня зовут капитан Холлистер, Энди. Можете звать меня Кэп.
Говорят, я заведую этой лавочкой.
– Рад познакомиться. – Энди постарался улыбнуться пошире.
Одновременно возросло внутреннее напряжение.
– У меня для вас, Энди, печальная новость.
(господи, неужели Чарли, что-то случилось с Чарли)
Умные глаза Кэпа следили за его мимикой, они были так хорошо
замаскированы сетью симпатичных морщинок, что не сразу можно было распознать
холодный и пытливый взгляд.
– Печальная?
– Да, – сказал Кэп и замолчал. Повисла невыносимая пауза.
Кэп принялся разглядывать свои руки, аккуратно сложенные на пресс-папье. Энди с
трудом сдерживался, чтобы не вцепиться ему в глотку. Наконец Кэп поднял на него
глаза.
– Доктор Пиншо мертв, Энди. Он покончил с собой прошлой
ночью.
Энди не пришлось изображать изумление – у него отвисла
челюсть. Сначала нахлынула волна облегчения, затем ужаса. И над всем этим, как
вспышка молнии над взбаламученным морем, догадка – теперь все переменилось...
но как? Как?
Кэп не сводил с него глаз. ОН ПОДОЗРЕВАЕТ. ЧТО-ТО
ПОДОЗРЕВАЕТ. НО ОСНОВАНЫ ЛИ НА ЧЕМ-ТО ЕГО ПОДОЗРЕНИЯ ИЛИ ОН ПОДОЗРЕВАЕТ ПО
ДОЛГУ СЛУЖБЫ?
Сотни вопросов. Нужно время, чтобы их обдумать, а времени
нет. Решать надо с ходу.
– Вы удивлены? – спросил Кэп.
– Он был моим другом, – сказал Энди просто и удержался,
чтобы не сказать больше. У человека, сидящего напротив, завидная выдержка, он
готов протянуть любую паузу (как, например, сейчас) в расчете на то, что за
"а" у Энди последует "б", ибо язык нередко опережает мысль.
Испытанный метод допроса. И наверняка, чувствовал Энди, в этом лесу не одна
западня. Пиншо... Всему виной эхо, это ясно. Эхо, которое привело к рикошету.
Он дал ему посыл и вызвал рикошет, и рикошет разорвал его на части. Все так, но
раскаянья Энди не испытывал. Только ужас... и еще радость пещерного дикаря.
– Вы уверены, что это... я хочу сказать, иногда несчастный
случай легко принять за...
– Увы, это не несчастный случай.
– Он оставил записку?
(и обвинил во всем меня?)
– Он надел нижнее белье своей жены, включил на кухне
мусоросборник и запустил в него руку.
– Ка... какой ужас... – Энди так и сел. Не окажись за ним
стул, он бы сел на пол. Ноги стали ватные. Он таращился на Кэпа Холлистера,
борясь с подступающей тошнотой.
