– Что, сэр, ожидается заварушка?
– Все может быть, – спокойно сказал Рэйнберд. – Пока не
знаю. В общем, давай, папаша.
– Надеюсь, с лошадьми ничего не случится, – сказал Дрэббл.
На это Рэйнберд улыбнулся, подумав: «Она тоже надеется». Он видел, как она
смотрела на лошадей. Нет, не зря здесь всюду надписи «не курить»: охапки сена,
сложенные в простенках, сеновал, заваленный набитыми тюками, и дерево,
дерево... только спичку поднеси.
Как на пороховой бочке.
Ничего, с тех пор как он все меньше и меньше стал дрожать за
свою жизнь, он сиживал и не на таких бочках.
Опять подошел к выходу и выглянул из-за двустворчатой двери.
Ни души. Он повернул обратно, к стойлам, вдыхая сладковатый острый полузабытый
запах лошадей. Он убедился, что все стойла на запоре.
Затем снова вернулся к выходу. Идут. Двое. Пока еще на том
берегу, значит, будут здесь минут через пять. Это не Кэп и Энди. Это Дон Джулз
и Чарли.
ИДИ КО МНЕ, ЧАРЛИ, подумал он с нежностью. ИДИ ЖЕ КО МНЕ.
Он быстро оценил взглядом черноту сеновала на верхнем ярусе,
подошел к примитивной лестнице – стойке с набитыми перекладинами – и начал
легко взбираться наверх.
Спустя три минуты в прохладный полумрак обезлюдевших конюшен
шагнули Чарли и Дон Джулз. Они постояли, обвыкаясь в темноте. Рэйнберд держал
наготове «магнум» 357-го калибра, на который он поставил глушитель собственной
конструкции, облапивший дуло, точно невиданный черный паук. Глушитель,
собственно говоря, глушил звук лишь до некоторой степени, да и невозможно
совсем погасить выстрел из такой «пушки». Когда он первый раз нажмет (если
нажмет) на спуск, раздастся всхрип, второй выстрел сопроводится отрывистым
лаем, а дальше – дальше глушитель практически бесполезен. Рэйнберд надеялся,
что до стрельбы дело не дойдет, но на всякий случай зажал пистолет обеими
руками, направив его так, что глушитель закрывал кружок на груди Дона Джулза.
Джулз настороженно осматривался.
– Вы можете идти, – сказала Чарли.
– Эй! – крикнул в темноту Джулз, не обращая на нее никакого
внимания. Рэйнберд хорошо знал своего напарника. Все по уставу. Комар носа не
подточит. Главное – себя обезопасить. – Эй, грум! Кто-нибудь! Я привел девочку!
– Вы можете идти, – повторила Чарли, и вновь Джулз пропустил
ее слова мимо ушей.
– Стой, – сказал он, беря ее за запястье. – Надо кого-нибудь
найти.
Не без сожаления Рэйнберд приготовился застрелить его. Что
ж, Дон Джулз мог бы кончить и хуже. По крайней мере умрет по уставу, во всем
себ обезопасив.
– Я ведь сказала – можете идти, – повысила голос Чарли, и
неожиданно Джулз выпустил ее запястье. Не просто выпустил, а отдернул руку, как
если бы схватился за что-то горячее.
Рэйнберд пристально следил за неожиданным развитием событий.
Джулз повернулся к Чарли. Он потирал ладонь – покраснела ли
она, Рэйнберд со своего места разглядеть не мог.
– Ну-ка убирайтесь отсюда, – тихо сказала Чарли.
Джулз сунул руку под фуфайку, и Рэйнберд вторично
приготовился его застрелить. Но сначала надо дождаться, чтобы он вытащил оружие
и недвусмысленно заявил о своем намерении увести се обратно.
Не успел он, однако, достать пистолет, как тут же с криком
выронил его. И попятился, смотря на девочку округлившимися глазами.
Чарли отвернулась, как будто Джулз ее больше не интересовал.
Посередине длинного прохода, являвшего собой боковину буквы Г, торчал из стены
водопроводный кран, под которым стояло корыто, до половины наполненное водой.
Над корытом заклубился пар.
Вряд ли, подумал Рэйнберд, это заметил Джулз, неотрывно
смотревший на девочку.
– Убирайся отсюда, дрянь такая, – сказала Чарли, – или я
сейчас сожгу тебя. Живьем изжарю.
Джон Рэйнберд в душе поаплодировал.
Джулз стоял в нерешительности. Напряженный, голова вперед,
глаза бегают по сторонам – ни дать ни взять крыса, готовая к нападению.
Рэйнберд был готов, если понадобится, подстраховать Чарли, надеясь, впрочем,
что Джулз проявит здравый смысл. Как известно, сила порой выходит из-под
контроля.
– Убирайся, ну, – повторила Чарли. – Иди откуда пришел. Я за
тобой прослежу. Ну! Выметайся!
В ее голосе зазвенели ноты ярости, и это решило дело.
– Полегче, – сказал он. – Ладно, иду. Но учти, отсюда тебе
не выйти. Лучше и не пытайся.
Тем временем он протиснулся мимо нее и начал пятиться к
выходу.
– Я прослежу, – пригрозила Чарли. – И не смей оборачиваться,
ты... какашка.
Джулз уже был в дверях. Он что-то сказал напоследок, но
Рэйнберд не расслышал.
– Пошел вон! – закричала Чарли.
Она стояла в дверях, спиной к Рэйноерду, – миниатюрный
силуэт в обрамлении мягкого солнечного света. И вновь он ощутил прилив
нежности. Вот, стало быть, где назначено им свидание.
– Чарли, – тихо позвал он.
Девочка вся подобралась и отступила от двери. Она узнала его
голос, он это почувствовал. Так же как почувствовал ярость, мгновенно ее
охватившую. Она не подала виду, только вскинулись плечики.
– Чарли, – снова позвал он. – Эй, Чарли.
– Ты! – прошептала она. Он едва расслышал. Где-то под ним
всхрапнула лошадь.
– Я, – подтвердил он. – С самого начала – я, Чарли.
Она резко повернулась и обшарила взглядом уходившие вдаль
стойла. Нет, она не могла увидеть Рэйнберда, он укрылся за грудой тюков в
темноте сеновала.
– Где ты? – возвысила она голос. – Ты меня обманул! Я знаю
от папы! Это ты нас тогда, у Грэнтера!.. – Рука ее сама потянулась к горлу, к
тому месту, куда воткнулась его стрела. – Где же ты?
АХ, ЧАРЛИ, ТЕБЕ ТОЛЬКО СКАЖИ...
Заржала лошадь – это не было похоже на сытое довольное
ржание, в нем сквозило смятенье. В ответ заржала другая. Раздался двойной удар
– одна из этих чистокровных лягнула дверь задними копытами.
– Где ты? – еще раз выкрикнула она, и тут Рэйнберд
почувствовал, как воздух нагревается. Прямо под ним послышалось громкое ржание
– это мог быть и Некромансер, – похожее на женский крик.
После короткого и резкого зуммера дверь в квартиру Энди в
полуподвальном этаже северного особняка открылась, и на пороге возник Кэп
Холлистер. За этот год он стал другим человеком. Тот Кэп, хотя и в летах, был
умница, крепкий мужчина с волевым лицом; такое лицо можно увидеть у бывалого
охотника, сидящего в засаде с дробовиком наготове. Этот Кэп передвигался как
сомнамбула, волоча ноги. Год назад его волосы были стального отлива; сейчас они
побелели и напоминали старческий пушок. Губы то и дело подергивались. Но
главная перемена коснулась глаз, в которых появилось недоуменное, какое-то
по-детски беспомощное выражение; иногда оно сменялось подозрительностью и почти
рабским страхом, когда он озиралс по сторонам. Руки висели по бокам как плети,
пальцы бесцельно шевелились. Эхо превратилось в рикошет, который куролесил
сейчас в его мозгу, носясь со свистом и набирая все более сумасшедшую,
убийственную скорость.
