– Я здесь, Чарли. – Голос звучал громче, но по-прежнему
спокойно. Он врезался лучом прожектора в туман ее слепой ярости.
– Спустись вниз! – закричала Чарли. Она вся дрожала. –
Спустись вниз, пока я все не подожгла! Я ведь могу!
– Можешь, я знаю, – тихо отозвался голос. Да, он несся
ниоткуда и одновременно отовсюду. – Но если ты это сделаешь, сгорят лошади.
Слышишь, что с ними творится?
Она услышала. Только сейчас услышала, когда он сказал.
Лошади обезумели от страха, они храпели и бились в запертые двери. Среди них
был и Некромансер.
У нее сжалось горло. Перед глазами возникла ферма Мэндерсов,
огненные зигзаги в траве, обугленные цыплята.
Она устремила взгляд к спасительному корыту с водой, близкая
к панике. Она кое-как сдерживала силу, дрожавшую на пределе, готовую в любую
секунду
(назад) вырваться наружу
(НАЗАД!) и смести все на своем пути.
(НАЗАД, НАЗАД, СЛЫШИШЬ, НАЗАД!)
На этот раз из корыта не просто повалил пар – в мгновение
ока вода превратилась в яростно бурлящее варево. В следующее мгновение
хромированный кран над корытом сорвался с резьбы, закрутился пропеллером.
Насадка выстрелила из трубы, как из пушки, и пролетев через весь коридор,
врезалась в дальнюю стену. Из трубы хлынула вода. Холодная. Ей передалось это
ощущение прохлады. Но вода уже начинала испаряться, и проход между стойлами
заволокло молочным туманом. Свернутый в бухту зеленый пластмассовый шланг,
висевший на стене рядом с трубой, стал плавиться, одно кольцо за другим.
(НАЗАД!)
Но она уже обуздывала стихию, постепенно усмиряла ее. Прежде
это было невозможно – стихия угомонилась бы не раньше, чем произвела намеченные
разрушения. Сейчас она научилась как-то сдерживать эту силу... да только сила с
тех пор выросла неизмеримо!
Ее лихорадило.
– Чего тебе еще надо? – спросила она, понижая голос. –
Почему ты не даешь нам уйти?
Испуганно, на высокой ноте заржала лошадь. Чарли нетрудно
было понять, что с ней там творится.
– Кому придет в голову, что можно дать вам уйти, – сказал
Рэйнберд все так же тихо. – Даже твоему отцу, думаю, не придет. Ты опасна,
Чарли. И ты это знаешь. Если мы дадим тебе уйти, завтра тебя захватят агенты
какой-нибудь другой стороны. Я не шучу, можешь быть уверена.
– Я не виновата! – крикнула она.
– Оно конечно, – раздумчиво сказал Рэйнберд. – Не виновата.
Только это все фигня. Я не думаю об этом факторе-зет. И никогда не думал. Я
думаю о тебе одной, Чарли.
– Все ты врешь! – пронзительно крикнула она. – Ты обманывал
меня, притворялся, что ты...
Она остановилась. Рэйнберд одним махом перелез через ряд
тюков и уселся на край сеновала, свесив ноги. На коленях у него лежал пистолет.
Его лицо выплыло на нее, как выщербленная луна.
– Разве я врал тебе? Нет. Просто я переиначивал правду. И
делал это, чтобы спасти тебя, Чарли.
– Нагло врешь! – прошептала она и с ужасом почувствовала,
как ей хочется ему поверить. Глаза щипало от подступивших слез. Она слишком
устала, и ей очень хотелось поверить ему, поверить в то, что она ему
действительно небезразлична.
– Ты отказывалась участвовать в тестах, – продолжал
Рэйнберд. – Твой отец тоже. Как по-твоему, чем бы кончилось? Думаешь, они
бросились бы извиняться: «Ах, это недоразумение»... и выпустили вас на волю? Ты
же видела их в деле, Чарли. Видела, как они ранили этого Мэндерса. Они вырывали
ногти у твоей матери, а потом они ее у...
– Хватит! – страдальчески закричала она. Неусмиренная стихия
вновь напомнила о себе, угрожающе подступив к самому краю.
– Не хватит, – сказал он. – Пора тебе узнать правду. Я
сдвинул тебя с мертвой точки. Я заставил их плясать вокруг тебя. Ты думаешь,
расстарался, потому что это моя работа? С...тобой я хотел на мою работу. И на
всех этих... Кэпа, Хокстеттера, Пиншо, Джулза, что привел тебя... Все они
дерьмо.
Она, как загипнотизированная, смотрела на зависшее над ней
лицо. Сегодня его глаз не был закрыт повязкой, и этот щелевидный с извивами
провал казался напоминанием о каком-то ночном кошмаре.
– Я не соврал тебе про это. – Он поднес руку к лицу. Его
пальцы легко, почти любовно ощупывали шрамы на подбородке, до мяса содранную
щеку, выжженную глазницу. – Да, я переиначил правду. Не было ни ямы в земле, ни
конговцев. Меня оприходовали свои. Потому что они были такое же дерьмо, как
эти.
Чарли не понимала, не могла вникнуть, о чем он. Голова у нее
шла кругом. Разве он не знает, что стоит ей захотеть, и он превратится в
хрустящий хлебец?
– Но все это дело десятое, – сказал он. – Все, кроме нас с
тобой. Между нами должна быть ясность. Полная ясность. Больше ничего. Чарли.
Внутренний голос подсказывал ей, что он говорит правду, – но
за его словами лежит еще другая, скрытая правда. То, чего он не договаривал.
– Поднимись ко мне, – сказал он, – и мы здесь все обсудим.
Это был своего рода гипноз. И отчасти телепатия. Она ведь догадывалась о той,
скрытой правде, однако ноги сами несли ее к лестнице, что вела на сеновал. Нет,
не о каких-то там обсуждениях он ей сейчас говорил. Он говорил о том, что надо
разом со всем покончить. С сомнениями, горечью, страхом... с искушением
зажигать костры один другого больше, пока не случитс непоправимое. При всем
безумии, при всей своей извращенности, слова этого человека убеждали ее в том,
что он ей предан, предан как никто. И... да, это правда, в глубине души она
желала этого. Желала конца и освобождения.
И поэтому она шла к лестнице и уже взялась за перекладину,
когда раздался голос отца.
– Чарли? – позвал он, и чары разрушились.
Она выпустила перекладину; внезапно все увиделось с ужасающей
ясностью. Она повернулась: отец стоял в проеме. Первая мысль
(как ты потолстел, папа!) пронеслась в мозгу так быстро, что
на не успела отдать себе в этом отчет. Толстый, худой – какая разница, она
узнала бы его с закрытыми газами; любовь к нему брызнула живой водой – и вмиг
рассеялись чары Рэйнберда, точно колдовской туман. И стало яснее ясного: что бы
ни значил Джон для нее, для ее отца он означал одно – смерть.
– Папочка, – закричала она. – Не входи сюда!
Гримаса досады исказила лицо Рэйнберда. Пистолет, только что
лежавший на коленях, уже был нацелен в силуэт, возникший в дверном проеме.
– Боюсь, что уже поздно, – сказал он.
Рядом с отцом стоял мужчина. «Это тот, кого называют Кэпом»,
– подумала она. Он стоял неподвижно, плечи опущены, точно перебиты кости.
