И вот я, страшно злясь на себя и на Луизу, начала разбирать
бумаги Валентина Сергеевича. Надо сказать, все у него было в полном порядке,
все рукописи и гранки статей лежали в папках по годам. Однако в папке за 1982
год не было статьи, где соавтором была бы Плойкина Л. С. Когда же я не без
злорадства сообщила об этом Луизе по телефону, она ни капельки не расстроилась,
а весело проорала, что к статье этой они в Валентином Сергеевичем возвращались
уже в 90-м году, а может, и 91-м, так что, может быть, и там посмотреть. Не
буду ли я все-таки так любезна разрешить ей прийти в любое удобное для меня
время. Пришлось разрешить, но я приняла меры. Все ящики стола были заперты, а
ключи я убрала. Луиза нехотя поковырялась в папках, ничего там не нашла и все
настаивала на какой-то особой желтой папочке с застежками. Почему ее статья
должна находиться в особой папке, Луиза объяснить не могла. Она меня еще неделю
доставала телефонными звонками, после чего я озверела и нашла на самой нижней
полке книжного шкафа действительно стопку листов, и на одном из них мелькнула
фамилия Плойкина По-моему, статейка была так себе, хоть я и ничего не понимаю в
химии. Всего три страницы машинописного текста. Неужели это поможет продвинуть
монографию?
Очень не нравилась мне Луиза, ее манера цепко обегать
взглядом кабинет, и то, что во время ее визитов бесконечно звонил телефон и
требовали то Сидорова, то химчистку, а то и просто молчали. Но я
предусмотрительно брала трубку прямо в кабинете, не оставляя Луизу одну ни на
минуту. Я звонила Юрию Ермолаичу с целью выяснить, что за штучка эта Луиза, но
оказалось, что он уехал в Штаты на полгода читать лекции в Калифорнийском
университете.
* * *
В то же утро после происшествия в Сосновке я с радостью
сообщила Луизе, что она может забрать свою статью. Луиза выразила желание
прийти немедленно, еле-еле я уговорила ее подождать до вечера, мне хотелось все
же немного потрудиться над Бельмоном, потому что приход Луизы уж точно выведет
меня из себя, и работать потом станет невозможно. Луиза достала меня
окончательно, вот уже в тихом Сосновском парке мерещатся мне страшные убийства
немолодых элегантных женщин.
Работа над Бельмоном так меня захватила, что я совершенно не
заметила, как прошел день. Заболели глаза, и я услыхала обиженные подвывания
Горация. Когда пес его размеров и комплекции не лает, не рычит, а тонко
подвывает, это странно, но я знала — так Гораций сообщает, что ему срочно и уже
давно нужно прогуляться. Я взглянула на часы и ахнула Гораций имел полное право
на меня обижаться.
— Прости меня, Гораций! — искренне расстроилась я.
«Что с тебя взять, с растяпы», — говорил его взгляд.
Хоть и выяснилось, что все, случившееся в Сосновке утром,
мне показалось, желтую полицейскую куртку я почему-то не решилась надеть, а
накинула мамин старый плащик, который она использовала, очевидно, с той же
целью — для собачьих прогулок. Гораций так торопился, что даже обрадовался, что
я не потащила его в Сосновку. Мы быстренько пробежались по пустырю возле дома и
отправились домой. Возле лифта стоял мужчина — вроде бы я его уже видела на
нашей лестнице пару раз, — очень аккуратный, весь отглаженный-отутюженный,
коротко подстриженные светлые волосы с чуть заметной сединой, а лицо такое..,
как бы обесцвеченное: очень светлые брови, очень светлые глаза.
Мой дуралей Гораций вообще-то не слишком игрив — все-таки
возраст солидный, да и комплекция не та, и вообще ротвейлеры по природе своей
скорее флегматики, но тут он то ли не догулял, то ли еще что ему привиделось,
но только он вдруг с радостным лаем подбежал к этому белобрысому и встал
грязными лапами на его девственно чистый светлый плащ. Сначала я онемела от
неожиданности, потом потянула Горация за поводок, но пес стоял насмерть.
— Да оттащите же его! — прошипел белобрысый.
Не могу сказать, что он испугался, держался он спокойно,
многие бы на его месте перетрусили: здоровенный ротвейлер, прыгающий лапами на
грудь — это не для слабонервных. Пока я возилась, Гораций успел пару раз
переступить лапами по плащу, и теперь белобрысый был вымазан основательно.
— Да что же это такое! — закричал он и оттолкнул
Горация.
— Простите нас, Гораций вообще-то очень
воспитанный, — каялась я, но голос мой звучал неуверенно.
— Я вижу, — с сарказмом отозвался белобрысый.
— Может, я смогу что-нибудь сделать с плащом? —
неуверенно проговорила я.
— С плащом сможет что-нибудь сделать американская
чистка, — наставительно произнес белобрысый.
Я хотела сказать, что оплачу ему чистку.
Потом посмотрела на плащ, и шикарные итальянские ботинки,
они были абсолютно чистыми, хотя на улице грязновато после вчерашнего дождя.
Стало быть, приехал на машине и оставляет ее на стоянке за домом.
Ну и черт с ним, не обеднеет, если лишний раз в чистку
отдаст!
— Гораций, домой! — Я потянула пса по лестнице.
Пусть это белобрысый один едет на лифте, а мы, назло всем,
пойдем пешком.
Не успели мы переодеться, то есть это я переоделась, а
Гораций всего лишь снял ошейник и намордник, как раздался звонок.
Я чертыхнулась и глянула в глазок, и там увидела своего
третьего мужа Олега. Сегодня, пожалуй, я не против была пообщаться с ним.
Я открыла дверь, и Олег сразу же попал в объятия Горация.
Они обожают друг друга. Почему это делает Олег — понятно, он мучается
угрызениями совести за то, что в свое время требовал Горация усыпить, поэтому
очень к нему привязался, а вот почему Гораций так трепетно к нему относится — я
в толк не возьму. Очевидно, у них духовная близость.
Сначала Олег осмотрел собаку, потом взглянул на меня и
произнес прокурорским тоном:
— У вас с Горацием некормленый вид.
В квартире не пахнет обедом. Вам надо нормально питаться.
— Ты пришел, чтобы читать мне нотации?
Насколько я знаю, у тебя теперь есть собственная жена, вот
ее и воспитывай, — по привычке к пререканиям ответила я, но сегодня это
звучало как-то не всерьез, а так, по-обыденному.
— Жена тут ни при чем, — спокойно ответил
Олег, — я не могу оставить тебя без присмотра, я несу за тебя
ответственность.
С этими словами он прошагал на кухню и начал ревизию
припасов.
— Собака должна правильно питаться, — дудел
он, — это же ротвейлер, ему мясо нужно.
— Ну, уж Горация-то я голодом не морю! —
возмутилась я. — Пусть только попробует он тебе наврать.
— Важно не только кормить собаку, важно, как ты ее
кормишь, — закончил Олег, вынимая из морозилки что-то трудно опознаваемое.
Он любит оставлять за собой последнее слово. — Ладно, ты можешь пока
заниматься своими делами, мы тут сами разберемся, позовем тебя, когда все будет
готово.
— Что будет готово? — Я почувствовала, что хочу
есть.
