Аркадий Ильич подошел к Синицкому, взял его за пуговицу
пальто и рассмеялся:
– А-а, Ленечка, вчера не в свое время приходил, играет
живчик-то, все на здоровье жалуешься, а самто ого-го!
– Ты о чем, Аркадий? – Синицкий вдруг вспомнил про
коньяк.
– Ты извини, Леня, мы с Ларисой сорвались вчера пораньше, я
знал, что никого не будет, а приходим – ты был. Ты уж прости, дорогой, но
коньячок-то мы твой выпили, так хорошо пошел.
– Да ладно, ничего страшного. – Синицкий улыбнулся и
поспешил к себе.
В обед Валя подошел к Надеждиному столу.
– Черт, какая петрушка получается. Там еще никак не разобрались,
так еще вот с Леной такое. Хорошо хоть милиция не шастает.
– Милиция, наверное, в больнице расспрашивать будет, а мы
теперь, Валя, так и не узнаем, что же там в щитовой было, закрыта была дверь
или открыта.
– Да, вот прямо перед глазами стоит: я вошел, у меня-то
дверь открыта была и ключ в дверях, а он там удавленный петлей и узел на боку в
шею врезался.
– Узел, говоришь? – Надежда что-то соображала. – А
ты помнишь, какой узел был? Ну, как бы ты стал петлю вязать, если бы вешаться
собрался?
– Типун тебе на язык! Зачем это?
– Давай, вяжи, вот попробуй на этом шпагате. Я бы сама
попыталась, да мы узлы по-другому вяжем.
– Да уж вы, бабы, вечно норовите все на бантик завязать.
Вот, смотри. Сначала делаешь маленькую петельку, вот так перекидываешь, а потом
вот сюда продергиваешь.
– И там такой же узел был, в эту же сторону?
– Да, там веревка потолще была, узел сбоку, но точно такой
же, а что?
– А то, что Никандров был левша, а когда в школу пошел, его
быстро в правшу переделали, ручку в правую руку – и вперед! Это сейчас с
левшами возятся, считается, что они талантливые, а раньше всех под одну
гребенку. И он мне сам говорил, что правой рукой он только ест и пишет, а все
остальное делает машинально, как будто левая рука у него главная. Значит, как
бы он этот узел завязал?
Валя попробовал так и этак, потом покачал головой:
– Нет, я точно помню, такой был узел, как в первый раз. Это
что же получается, а, Надежда?
– Не знаю, Валя, страшно мне.
Услышав от своей секретарши о Лениной смерти, Синицкий едва
устоял на ногах. Кое-как дойдя до своего кабинета, он заперся изнутри,
трясущимися руками достал из своего стола бутылку коньяку и стакан, кое-как
налил, выпил, расплескав половину и совершенно не чувствуя вкуса. Состояние
было такое, будто его ударили кувалдой в солнечное сплетение. Он распахнул
окно, но воздуха все равно не хватало. Тогда он надел пальто, с трудом
застегнулся и торопливо вышел из кабинета, чуть не бегом по коридору (кто-то
его удивленно окликал, но он только отмахивался – потом, потом!) – через
проходную – на улицу. Он долго шел куда-то, не разбирая дороги. Что гнало его?
Раскаяние? Горе? Он понял со стыдом, что это страх.
Сущенко! Вот кто опасен. И баба его. Они моментально все
вычислят, сложат два и два. Они сразу сообразят, что он с Ленкой вчера на
квартире встречался и коньяк пил. И пойдут всем трепаться, баба,
Лариска-то, – это уж точно! А как до всех дойдет, да в милицию кто-нибудь
стукнет, да как начнут его в милицию таскать и допрашивать, да что там делали,
да что пили! Мало того что и на работе все узнают, и жена. Это бы еще ничего,
ну что жена, покричитпокричит для порядка да успокоится. Это-то он сможет
уладить, а ну как обнаружат у Ленки яд в организме, ведь у них там вскрытие
делают небось?
Он осознал внезапно, что это он, он сам, своими руками, дал
ей яд и она от этого умерла. И никакого шока от страха и от лекарств, как тут
все на работе говорят, это он, Синицкий, отравил ее чертовой таблеткой. И об
этом очень просто могут узнать, когда этот придурок Сущенко начнет болтать.
Черт его дернул связаться с ним из-за квартиры! Думал, так удобнее, платить
меньше, и хозяин квартиры его не знает, Сущенко с ним договаривался. Вот теперь
и влетел.
Синицкий остановился у какого-то подъезда, в глазах
потемнело, к горлу подступила тошнота. Что же делать, Господи, что же делать?
И, только увидев, куда он пришел, Синицкий понял, что давно уже знает, что
делать. Он стоял в темном дворе-колодце перед железной дверью в полуподвал.
Здесь была котельная, куда они один раз приходили с тем самым человеком.
Синицкий постучал, сначала негромко, потом – громче, потом – ногами изо всех
сил. Его трясло, глаза заливал пот. Наконец изнутри раздался скрежет засова,
дверь приоткрылась, показался тщедушный, синий от пьянства мужичок.
– Ну, чего гремишь, чего надо?
– Халява здесь?
Мужичок изменился лицом, отступил назад, давая Синицкому
войти, и крикнул за спину:
– Халяву ему, вишь ты, подавай!
Синицкий вошел внутрь. С улицы он как бы ослеп и вдруг
оказался в жуткой темени с пляшущими в глубине языками пламени – вот он и ад
уже, настоящий ад, которого он вполне достоин! Но в следующий момент глаза
привыкли, а кто-то большой и темный захлопнул заслонку печи и повернулся к нему
лицом. Синицкий узнал это обрюзгшее безволосое бабье лицо, бледное, как сырая картофелина,
эти мощные покатые плечи и длинные, как у гориллы, руки.
– Здорово, Халява. – Он попытался придать голосу
твердости, но не больно-то получилось.
Халява глядел на него исподлобья, мрачно и подозрительно.
– Ты меня не узнаешь, что ли? Я с Винтом приходил.
– Много тут всяких ходит. Со всякими не наздороваешься.
– Дело у меня к тебе. Можно тут говорить?
– Тут-то можно, – Халява зыркнул на тщедушного алкаша,
и тот как в воздухе растворился, – да ты-то что еще скажешь. Мы послушаем.
– Надо двоих... ну, ты понимаешь, это самое... Мужика и
бабу. Иначе мне кранты. А через меня и Винту хуже будет.
Синицкий говорил простыми словами, ему казалось, что так до
Халявы скорее дойдет вся важность дела.
– Да что ты за птица такая, чтобы из-за тебя ногами дрыгать?
Чем двоих мочить, я лучше тебя сейчас ломом приложу да в печку и оприходую!
Синицкий отшатнулся, но постарался сдержать ужас.
– Я заплачу. Я хорошо заплачу.
– Конечно, заплатишь. Это уж будьте уверены. Ладно, говори,
когда и где. Я помозгую.
– В понедельник они точно там будут. После выходных им
всегда невтерпеж. В понедельник надо дело делать.
После обеда сотрудники отдела собрали деньги на похороны
Лены. Валя поймал Надежду в коридоре.
– Надя, надо деньги Лениному мужу отвезти. Поедем со мной, я
на машине.
Надежда нехотя согласилась.
