А кто же он тогда? Нет, этого не может быть! Это просто
бред!
Белая рука снова пришла в движение.
«Никому не говори!» — отстукал он.
— Чего не говорить? — растерянно спросила я.
«Никому не говори, что я в сознании», — отстукала мумия.
И снова добавила, как заклинание: «Я не Роман».
— А кто же ты? — воскликнула я в отчаяние. И в это
время дверь палаты тихо отворилась. На пороге стояла медсестра Оля.
— Господи, это опять ты? — проговорила она
недовольно, разглядев меня в полутьме. — Ты же ведь ушла домой?
Я посмотрела на белую руку мумии. Она была совершенно
неподвижна.
— Я вернулась, — ответила я Оле. — Ты извини,
конечно, что я делаю тебе замечания, но все же я уже двадцать минут тут сижу, и
никого нету. И дверь была не заперта, так кто угодно может войти…
— Ну подумаешь, покурить ненадолго вышла! —
вспыхнула Оля. — Думаешь, легко тут сидеть всю ночь одной? С тоски
помрешь! Да что случится-то, кто войдет? Это же больница, а не проходной двор
все-таки!
— Ой, Ольга, а ведь уже был случай, когда прибор
отключился, доктор так ругался, даже мне не по себе было!
— Помню. — Оля помрачнела. — Понять не могу,
как такое могло произойти. Ну не мог он сам отключиться, понимаешь?
— Вот и сегодня… — начала я и прикусила язык.
— Что — сегодня? Кто мог сегодня войти, кроме
тебя? — рассердилась Оля. — Кроме твоего Лазарева, никто тут не
лежит.
«Вот именно, — подумала я. — Значит, та женщина,
если она мне, конечно, не померещилась, приходила к Роману».
— Сегодня только ты тут дежуришь, больше никто не
придет?
— Зачем? — Оля пожала плечами. — Врач изредка
заходит.
Выяснилось, что дежурит сегодня Сергей Михайлович, так что
никакой женщины быть в палате реанимации не могло. Тем не менее я ее видела, и
самое главное — утащила пузырек, из которого она собиралась вколоть Роману
лекарство.
— А куда ведет эта дверь? — спросила я, вспомнив,
что незнакомка выскользнула через маленькую дверцу в углу палаты.
— В соседний коридор, только она всегда заперта, там
никто не ходит. — Оля демонстративно села за свой столик и начала листать
журнал с записями процедур.
Я посидела еще немного возле кровати, фигура на ней не
шевелилась. Я тянула время, потому что жевала резинку. Вытащив мягкий комочек,
пахнущий мятой, я незаметно засунула его в замочную скважину той самой дверцы в
углу. Резинка застынет и, для того чтобы ее выковырять, понадобится время. Если
дверь понадобится кому-то из персонала, то им скрываться нечего, возьмут
какой-нибудь медицинский инструмент и вытащат резинку. А вот от злоумышленников
резинка, конечно, не защитит, но заставит потратить время, и это уже хорошо.
Я отправилась домой с тяжелым сердцем. Обиженная Оля едва
кивнула мне на прощание.
…«Бомбист» высадил меня перед самым подъездом и умчался в
предутреннюю тьму, резко газанув.
Я толкнула дверь и вошла в парадную.
Когда я уходила отсюда, часа два назад, на лестнице горела
единственная слабая лампочка, но сейчас она погасла, и, захлопнув за собой
входную дверь, я оказалась в кромешной темноте.
Я не слишком испугалась — не могу сказать, что я такая уж
трусиха, и детский страх темноты не слишком для меня характерен. Кроме того, в
последние дни мне хватало гораздо более серьезных поводов для волнения, чем
перегоревшая лампочка в подъезде.
Я осторожно двинулась в ту сторону, где, по моим
представлениям, находился лифт, стараясь только не споткнуться в темноте о
ступеньку — сейчас мне только не хватало сломать ногу.
Медленно двигаясь в нужном направлении, я упорно
всматривалась в темноту, надеясь, что глаза понемногу привыкнут к ней и я смогу
чувствовать себя увереннее.
И действительно, я начала постепенно различать в окружающей
меня тьме очертания стен.
И сбоку от ступеней, почти на моем пути, я различила
какой-то смутный силуэт, отдаленно напоминающий застывшую человеческую фигуру.
— Эй, кто здесь? — вполголоса окликнула я этот неподвижный
сгусток тьмы. — Кто это тут стоит?
Никакого ответа, естественно, не последовало.
— Что за идиотские шутки? — проговорила я. —
Прятаться в темноте и пугать женщин! Ничего умнее ты не мог придумать?
Но силуэт в темноте не шелохнулся и не издал ни звука.
У меня по спине поползли ледяные пальцы страха.
Вернуться, выскочить на улицу, позвать на помощь?
Но в этот глухой предутренний час глупо рассчитывать на
чье-то вмешательство, на чье-то заступничество. Можно кричать хоть до
посинения, и никто даже не выглянет в окно… все люди лежат сейчас в своих
теплых постелях и видят десятый сон…
А самое главное — чтобы выскочить на улицу, я должна буду
повернуться спиной к этому неизвестному ужасу, притаившемуся в темноте, а об
этом я не могла даже подумать…
Значит, оставалось одно — идти вперед, делая вид, что я
никого и ничего не боюсь, что мне совершенно безразличен тот, кто стоит во
мраке… как можно быстрее добраться до лифта, нажать на кнопку…
А что, если он войдет вслед за мной в кабину лифта?
Я столько раз видела это в американских триллерах, что
представила себе необычайно отчетливо.
Однако другого пути у меня просто не было.
Я двинулась вперед, умирая от страха.
Медленно продвигаясь в темноте, я не сводила глаз с едва
различимого силуэта и поэтому забыла о ступеньках, которые вели к лифту, и
споткнулась, едва удержавшись на ногах.
Громко чертыхнулась и снова искоса посмотрела на своего
таящегося во мраке врага.
Он даже не шелохнулся.
— Ну и черт с тобой! — проговорила я нарочно
громко, чтобы заговорить свой страх, отпугнуть его звуками своего голоса.
Я преодолела ступеньки и поравнялась с темным силуэтом.
Сердце бешено колотилось где-то в горле.
Мне нужно было пройти мимо незнакомца и оставить его у себя
за спиной… но это было выше моих сил. Это было просто невозможно.
Я замерла, не зная, что делать, — ни идти вперед, ни
вернуться я не могла.
И тут на втором этаже хлопнула дверь.
— Бессовестная скотина! — проговорил заспанный
мужской голос. — Ты представляешь, сколько сейчас времени? Ни на грош
стыда у некоторых! Неужели не мог до утра потерпеть?
В ответ раздалось виноватое поскуливание, которое следовало
понимать так, что — нет, потерпеть до утра было никак невозможно.
