Утром в назначенный день, обрядив меня во все это, мамуля
вытолкала меня из дому, пожелав, как водится, ни пуха ни пера. Не знаю, как бы
обернулось дело, возможно, я и сумела бы произвести впечатление на будущего
работодателя, но…
Человек я довольно здоровый, редко болею, но природа
наградила меня жуткой аллергией на желтые цветы. То есть совершенно
обыкновенное явление — аллергия на пыльцу желтых цветов, она описана в любом
медицинском справочнике. Как только в радиусе десяти метров от меня появляется
желтый цветок — одуванчик, первоцвет, желтая ромашка или огромный цветок
тыквы, — я начинаю жутко чихать, нос закладывает намертво и из глаз текут
реки слез. Спокойно существовать могу только осенью и зимой, разумеется, если
не ходить в ботанический сад.
В тот раз было начало апреля, на улицах еще лежал снег, но у
редактора в кабинете стоял огромный букет желтых нарциссов.
Я смогла ответить только на два его вопроса, а дальше
расчихалась и сквозь слезы успела разглядеть только выражение брезгливого
удивления на его лице.
Мамуля рвала и метала. Она никак не могла примириться со
своим поражением.
Вообще я заметила, что сенная лихорадка ввиду своего
проявления не считается у обычных людей за болезнь. Ну подумаешь, почихала
немножко. Еще никто не умирал от чиха, говорят мне. Так-то оно так, но
попробуйте вести переговоры о работе, когда в носу свербит и тушь предательски
растекается от слез.
Надеяться, что работодатель сам страдает чем-то подобным и
проникнется ко мне сочувствием, — значит, ждать от судьбы слишком многого.
Если даже собственная мать заявила мне тогда в пылу ссоры, что я все сделала
нарочно, то что уж говорить о посторонних…
Таким образом, с телевидением было покончено, и мамуля устроила
меня в газету «Невский вестник». Меня взяли в отдел культуры, но назначили
испытательный срок. Сначала все шло хорошо, я довольно быстро освоилась в
газете, но когда испытательный срок подходил к концу, в нашем городе проездом
оказался известный дирижер. То есть когда-то он жил в нашем городе, но после
того, как получил всемирную известность, судьба забросила его не то в Париж, не
то в Мадрид — словом, застать его в Питере считалось величайшей удачей, а взять
интервью — недосягаемой мечтой каждого журналиста, работающего у нас в отделе
культуры.
Он согласился выкроить несколько минут в своем расписании,
и, можете себе представить, послали меня! Кто-то был в отпуске, кто-то — в
командировке в Сочи, там проходил кинофестиваль, словом, все приличные люди
куда-то испарились, и судьба дала мне шанс приобщиться к искусству в лице
великого дирижера.
Надо сказать, она же, сволочь — судьба, я имею в
виду, — этот шанс тотчас же и отняла.
В этот раз дело происходило в конце мая, когда в нашем
городе буйно цветут желтая акация, барбарис и чубушник лемуана (это такой
отвратительный кустик, усеянный достаточно крупными желтыми цветками).
Мы с дирижером условились встретиться в холле гостиницы, а
перед гостиницей был скверик, где присутствовали все вышеупомянутые кусты.
В холл я вошла, заливаясь соплями и закрывая лицо платком,
так что портье даже забеспокоился, не плохо ли мне. От чиха я ничего не могла
произнести, и дирижер, который вышел в холл, не опоздав ни на минуту, очень
встревожился, одолжил мне свой носовой платок, но потом поглядел на часы,
извинился и сказал, что время мое вышло, а он сейчас должен спешить в аэропорт.
Самолет, сами понимаете, ждать не будет.
Фотограф Витька Колобков успел только сделать несколько
снимков, но без интервью они были не нужны. Витька жутко на меня разозлился и
настучал начальнику отдела.
Как уж он там живописал мое поведение, не знаю, но из отдела
культуры меня выперли с треском.
На память о несостоявшемся интервью у меня остался только
носовой платок великого человека.
Вы, может быть, хотите спросить, отчего я не пользуюсь
различными препаратами, которые так широко рекламируются? Человек глотает
таблетку и тут же нюхает букетик цветов или прижимает к груди любимого котика.
Я вас умоляю, моя аллергия плевать хотела на все супрастины
и кларитины! Чихать я все равно буду, только в сон клонит, и голова тяжелая,
как чугунный шар, ни строчки не напишешь…
У мамули на все свое мнение, она утверждает, что у меня это
нервное. Действительно, мне достаточно увидеть по телевизору букет чайных роз,
как становится трудно дышать, а если хотите испортить мне настроение, пришлите
по почте открытку с желтыми хризантемами.
Все эти безрадостные мысли текли в моей голове, пока теплые
струи омывали тело.
— Александра! — Мамуля стучалась в дверь. —
Вот теперь ты действительно опоздаешь!
На кухне был налит для меня кофе и лежал один сухой тост —
мамуля знает, что ничего, кроме этого, я утром проглотить не могу. Она редко
варит для меня кофе, так что я сразу же заподозрила, что ей от меня что-то
нужно.
— Сашура! — просительно сказала мамуля. — Я
сегодня никак не могу вернуться раньше семи, так что будь добра, посиди дома…
— Это еще зачем? — уставилась я на нее, но,
заметив, как потемнели от гнева мамулины глаза, вспомнила:
— Ах да, твой Петр Ильич… А он к музыке никакого
отношения не имеет?
— Оставь, пожалуйста, свои насмешки! — вспыхнула
мамуля. — Неужели трудно сделать для матери такую простую вещь?
— Ну хорошо, хорошо, я отпрошусь пораньше, —
согласилась я, — поработаю дома…
* * *
Редакция нашей газеты «Невский вестник» находится в самом
центре города в потрясающем старом доме, принадлежавшем до революции известному
книгоиздателю Марксу, однофамильцу бородатого философа. Этот дом отличается
замечательно запутанной планировкой, свежий человек, войдя в него, ни за что не
найдет нужную комнату, а после часа бесплодных блужданий, не сможет без
посторонней помощи даже выбраться наружу.
Бесконечные лестницы и лесенки соединяют этажи и коридоры
марксовского дома самым причудливым образом. На пятый этаж можно попасть только
с третьего, а на шестой — только со второго.
Коридор четвертого этажа славится тем, что из его окон можно
увидеть знаменитый двор с водосточными трубами в форме драконов и крылатых рыб,
а на шестом этаже, говорят, есть комната, в которую попасть вообще невозможно,
хотя оттуда временами доносятся стук пишущей машинки и нецензурные выкрики.
Отдел, в котором я работаю, в газете называют
«лягушатником». Для этого есть две причины. Первая, более очевидная и не такая
обидная, заключается в том, что наш отдел размещается в бывшей ванной комнате,
о чем напоминают сохранившиеся кое-где на стенах остатки кафельной плитки и
тематическая роспись на потолке: изображенное с большим вкусом болото, поросшее
осокой и камышами, по которому важно вышагивает красивая длинноногая цапля,
выискивая спрятавшихся там и тут очаровательных ярко-зеленых лягушек.
