К утру я поняла, что влюбилась в Козодоева.
Незачем вам объяснять, как относятся взрослые солидные
учащиеся выпускных классов к девятиклашкам. Никак они к ним не относятся, они
их просто не замечают. Тем более такую малопривлекательную личность, как я.
Очевидно, мамулины гены все же сыграли какую-то роль, потому
что прежде, чем начать вертеться перед Никитой и его приятелями на переменах, я
поглядела на себя со стороны и поняла с грустью, что это может привести только
к тому, что вся школа будет надо мной смеяться. Терпеть насмешки я не хотела,
поэтому пораскинула мозгами и вступила в научное ученическое общество имени
Леонардо да Винчи, где Никита был активным членом и даже один год занимал
почетное председательское место.
Никита обожал химию и собирался поступать в Техноложку. Тут
мне ничего не светило, потому что к естественным наукам я испытывала не то
чтобы отвращение, но устойчивую неприязнь, и получать двойки не позволяло мне
только сильно развитое мамулей чувство долга.
В нашем школьном обществе была немногочисленная историческая
секция. Я приткнулась туда, выбрала тему по русской истории «Борис Годунов и
царевич Дмитрий» и надолго застряла в библиотеках.
Насчет убийства несчастного царевича в голове моей так
ничего и не прояснилось. Одни историки утверждали, что Борис Годунов его убил,
но во имя будущего России, другие — что не убивал, потому что не мог быть в то
время в Угличе, третьи — что царевич сам случайно закололся ножичком, а Борис
мучился совестью совершенно зря.
С Никитой мы встречались нечасто, только на общих собраниях.
Однако перекидывались несколькими словами при встречах, и один раз он даже
поручил мне подготовить два плаката к его докладу. А потом год кончился, Никита
сдал выпускные экзамены и; пропал из виду, а после лета я его позабыла.
Не знаю, был ли Борис Годунов на самом деле злодеем или все
ополчились на него, прочитав трагедию Пушкина — «мальчики кровавые в
глазах», — но мне он, несомненно, помог сохранить перед Никитой лицо.
Мы не виделись почти десять лет, и сейчас я с любопытством
ждала этой встречи. Каким он стал, мой комиссар Каттани?
* * *
Проходная в главном здании была такая, как будто на дворе
стоял не 2001-й год, а 1980-й. Правда, я в те времена еще посещала детский сад,
но по рассказам очевидцев и советским фильмам представляла себе проходную
завода брежневского периода именно так. Отличало ее только то, что в этой
проходной было совершенно безлюдно, если не считать тетку-охранницу, судя по
всему, родную сестру той, с которой я общалась возле ворот. Даже чайник, так же
как и у первой, закипал рядом с ней на колченогой тумбочке, Тетка не обратила
на меня внимания, и только когда я, пройдя мимо нее, обернулась и спросила, где
можно найти Никиту Андреича, она бдительно поглядела на меня сквозь маленькие
круглые очки и поинтересовалась, кто я такая. Я ответила правду, что я
корреспондент газеты «Невский вестник», и даже помахала перед ней нераскрытым
удостоверением.
Тетка удивилась: судя по всему, пресса не жаловала
предприятие. По поводу Никиты Андреевича она раздумчиво ответила, что кто ж его
знает, в кабинете он точно не сидит.
Я пошла по длинному полутемному коридору, освещенному
лампами дневного света, горевшими не то что через одну, а скорее через
три-четыре. Унылое впечатление усугублялось висящими на стенах полуоборванными
портретами передовиков прошлого века и графиками, отражавшими борьбу цехов
химкомбината за какое-то переходящее знамя.
Людей в коридоре не было и в помине, и из выходящих в него
дверей не раздавалось никаких звуков. Только откуда-то из дальнего конца здания
доносились тяжелые и гулкие удары металла по металлу.
Я пошла на этот звук, надеясь найти там хоть кого-нибудь.
Толкнув высокую обшарпанную дверь, из-за которой доносились
удары, я оказалась в огромном производственном помещении, где медленно
двигалась по кругу зеленая металлическая карусель, почти такая же, на какой я
каталась когда-то в детстве, только вместо карет и лошадок на этой карусели
стояли большие железные бочки. Сверху к карусели спускалась сложная система
труб, по которым с журчанием и бульканьем что-то текло. Сбоку от карусели
ритмично подрагивал сложный агрегат, возле которого стояло несколько человек в
грязных спецовках. Один из работяг упорно бил по торчащей из агрегата трубе
тяжелой кувалдой, остальные чесали затылки, с интересом смотрели на своего
коллегу и подавали ему, судя по всему, бесполезные, но очень выразительные
советы.
Неожиданно в противоположном конце помещения распахнулась
дверь, и оттуда, как черт из табакерки, выскочил крепкий, коренастый и очень
злой человек, в котором я с некоторым усилием узнала Никиту Козодоева.
Подскочив к работягам, он замахал руками и закричал:
— Сидоров, мать твою, ты что же делаешь? Ты же
загробишь агрегат, так твою, и разэтак!
— Андреич! — обиженно воскликнул мужик с
кувалдой. — Так ить не фурычит она, сволочная хреновина! Процесс ить
встает!
— Процесс встает! — передразнил его Никита. —
А ты, Сидоров, сними кожух да проверь внутри маслопровод, а не лупи по технике
кувалдой!
— Так ить отвинчивать надо… — тоскливо проныл Сидоров,
но, понимая, что отвертеться на этот раз не удастся, достал отвертку и начал
медленно отворачивать винты.
— А вы что без дела стоите? — рявкнул Никита на
зрителей, с живейшим интересом наблюдавших за трудовым процессом. — Берите
отвертки, помогайте Сидорову!
Тут он заметил меня и в том же запале закричал:
— Почему в цеху посторонние?
Работяги как по команде повернулись и изумленно воззрились
на меня.
— Это ктой-то? — басом спросил Сидоров, не отрывая
глаз от мамулиного разноцветного шарфа.
— Это я вас спрашиваю: кто она такая? — заорал
Никита.
— Никита! — Я шагнула ему навстречу. — Ты
меня не узнаешь?
Он застыл, удивленно хлопая ресницами, и стал удивительно
похож на себя прежнего, так что я чуть не прослезилась и задумала про себя:
если сейчас он меня узнает, все будет хорошо. Я не успела подумать, что именно
будет хорошо, но у меня в мозгу именно так и прозвучало: все будет хорошо.
А Никита сделал шаг мне навстречу, лицо у него сделалось
удивительно глупым, и он неуверенно сказал:
— Простите…
С памятью у Никиты Андреича обстояло неважно, так что я даже
расстроилась: а вдруг он и вправду меня не узнает? Ведь прошло столько лет…
— Общество имени Леонардо да Винчи, — нетерпеливо
напомнила я Никите.
— Ой! — обрадовался он. — Я вспомнил!
Саша, да?
— Ну наконец-то. — Я вздохнула с облегчением:
все-таки узнал.
— А что ты здесь делаешь? — спросил он не очень
ласково — девочке из его школьного детства не место было в этом обшарпанном
цеху с работягами, да и Никите некогда было предаваться воспоминаниям.
