Может, и правда – прямо вот сейчас дать с Федькою дёру в
Польшу?
«Окстись, – невесело сказал себе Алексей Данилович. – Поди
хоть портянки намотай! Нажитое жалко бросить, это ж какое богатство! Да и
больно ты им нужен, ляхам: нищий перебежчик. Вот если бы ты пришел, неся с
собой голову Иванову…»
Он перекрестился, гоня опасные, изменные мысли. Нет, надо
что-то другое придумать, другое, как-то отвести от себя с Федькою вину…
Огляделся, пытаясь собраться с мыслями, но они метались в
голове, как метались в небе клочья седого дыма, который вырывался из печной
трубы с широко открытой вьюшкою.
Басманов смотрел на дым, смотрел… вдруг резко вскочил, ткнув
в бок Федьку, который скорчился на сырой траве в комок и вроде бы уже
приготовился вздремнуть, уверенный, что тятенька, как всегда, что-нибудь да
придумает, разведет над его головой любую беду:
– Подымайся, ирод! Не время спать, головы решишься. Веди
туда, да смотри, тихо веди!
Потащились по белой росистой траве, оставляя за собой темную
дорожку. Алексей Данилович оглянулся тревожно, но с этим уже ничего нельзя было
поделать, не по воздусям же порхать. Оставалось уповать, что никого ночью злая
сила на двор не вынесет, а поутру выпадет новая роса, скроет следы.
Сделав Федьке знак затаиться и стоять ждать, Басманов
приблизился к приотворенному окошку, влез внутрь. По счастью, монастырские
строения были слажены на манер богатых деревенских изб, с косящатыми, а не
волоковыми окнами.[78] Да, государь не жалел денег на обустройство обители, где
жила его любимая невестка!
Внутри пахло свечами и еще чем-то звериным. Алексей
Данилович сразу узнал запах сына и только головой покачал.
Опасаясь скрипнуть сапогами, он тут же, под окошком, разулся
и выкинул обувку стоящему снаружи сыну. Пошел босой, на цыпочках, вперед,
вглядываясь в темноту.
Юлиания лежала поперек лавки, белея оголенным до самого
горла телом. Рубаха была задрана ей на голову.
«Мощи одни, – с брезгливою тоской подумал Алексей Данилович.
– Совсем дошла бабенка, одним святым духом питалась, что ли?»
Бедра ее были чисты: верно, Федька и впрямь не успел
нарушить вековечного девства, в котором принуждена была пребывать жена царева
брата, воистину целомудренная Христова невеста.
Слава Богу! Слава Богу, что не успел!
Алексей Данилович освободил голову Юлиании, внимательно
всмотрелся в лицо. Луна, спасибо ей, как раз в это мгновение вырвалась из-за
туч и глянула в окошко.
Черты Юлиании были спокойны, глаза закрыты. Федька не
задушил ее, а именно что заломал – то есть шею невзначай переломил. Об этом
никто не догадается…
Басманов уложил мертвую ровненько, одернул рубаху. Теперь
Юлиания выглядела в точности как спящая. И не хотел Алексей Данилович, а
перекрестился, стоя над ней.
– Ладно уж, как-нибудь… – пробормотал неловко, сам не зная,
о чем. Прощения попросил, что ли?
Когда перестал на нее смотреть, стало чуть легче. Теперь он
мог подумать о том, что еще предстояло сладить.
Неслышно толкнул дверь, невесомо вышел. Две комнатушки-келейки
разделялись маленькими сенями, в которых стояли ведра с водой. Сбоку виднелась
дверь в задец, и Басманов не поленился – заглянул туда. Опыт потрошения
боярских усадеб научил его, что именно в нужнике частенько прячутся насмерть
перепуганные люди. И если Ефросинья что-то услышала или учуяла недоброе…
Но отхожее место было пусто. И когда Басманов осторожно
приотворил дверь второй келейки, он сразу увидел спящую старуху. Луна светила
ей в лицо, но Ефросинья не замечала этого: сладко похрапывала приоткрытым ртом.
Спала она спокойно – может, радость от предстоящей встречи с сыном опьянила,
лишила привычной опаски?
«Сейчас же и повстречаешься», – мысленно посулил Алексей
Данилович и примерился, как поудобнее сдавить спящей горло, но спохватился, представив,
какова будет собой удушенная Ефросинья. Да, тут налицо убийство… Подушкой разве
что накрыть? Но этой монастырской подушкой небось только воробышка задавишь.
Значит, придется сделать, как Федька с Юлианией.
Он зашел сзади, приноровился, схватил княгиню за плечи… она
и проснуться не успела, как все было кончено.
Уложив и ее поудобнее, Алексей Данилович выглянул в окошко.
Федька оказался вблизи. Холодок ночной прогнал сон и похотливое похмелье,
молодой Басманов был бодр, трезв, собран и готов делать все, что велит отец.
Алексей Данилович открыл ему дверь, обулся: теперь нечего
было опасаться разбудить кого-то сапожным скрипом. Печки в той и другой келье
уже протопились, но Басмановы заново разожгли огонь. Молча дождались, пока
дрова прогорели, и наглухо закрыли вьюшки. Опасные синие огоньки сразу затлели
на угольях, грозно потянулись к открытым печным дверцам.
«Самим бы не задохнуться, – опасливо подумал Алексей
Данилович. – Пора бы и уходить. Сколько там до света? Успеет ли надметь?»
Как он радовался теперь, что отменил приказ будить их
раным-рано! Этих двух страдалиц сестры хватятся на утренней службе, но не
бросятся же за ними сразу, небось отстоят весь канон и только потом придут
сюда. К тому времени здесь будет не продохнуть.
Окидывая последним, придирчивым взглядом свое рукомесло,
запирая дверь на засов изнутри, протискиваясь вслед за сыном проторенным ходом
– через окошко – и как можно крепче притворяя его, Алексей Данилович
раздумывал, сколько вопросов и недоумений вызовет это двойное самоубийство.
Нет, на Юлиании никакого греха быть не должно, все следует свалить на
неугомонную княгиню Старицкую. Она-де уже знала о погибели сына и его
семейства, понимала, что и ее ждет смерть, и решила, как всегда, поступить
своевольно. Ушла из царевых рук, как плотвица из сети! А Юлианию прихватила с
собой в этот дальний, безвозвратный путь, чтобы отомстить Ивану Васильевичу,
поскольку слышала, как Басманов передает инокине Александре сердечный государев
привет, и смекнула что-то…
