А про Соломонию потом странные слухи ходили. Будто бы в
монастыре она сказалась беременною, и не от кого-нибудь, а от самого великого
князя. Дескать, о тягости своей она до ссылки не знала, а теперь сие
обнаружилось. Доверенный боярин Юрий Шигона, человек разумный и рассудительный,
прекрасно знающий, когда в последний раз великий князь сходился на ложе с
бывшей женой, поднял ее на смех и посоветовал не морочить людям голову и не
позориться, если не хочет прослыть блудней. Соломония притихла, однако вроде бы
и впрямь произвела кого-то на свет в монастырской тиши, а может, это были
только слухи и сплетни.
Зловредные слухи и сплетни! Ведь по ним выходило, что
Соломония все же могла зачать и родить: значит, неплоден был ее супруг. А коли
так, вполне возможно, что великая княгиня Елена Васильевна и впрямь не от него
родила сыновей, а…
При одной только мысли об этом Иван Васильевич всю жизнь
ощетинивался и зверел. Но сейчас заставил себя сдержаться. Если откажет этой
Сабуровой, помянув ее злосчастную родню, сам же воскресит память о старинных
разговорах. А больше не к чему, совершенно не к чему прицепиться: девка и
впрямь очень красива, да и Иванушка так и млеет от нее. А сын вполне заслужил
награду, он хорошо-таки потрудился в деле о новгородской измене, что в самом
Новгороде, что потом в Москве. И в Горицком монастыре провел дознание с
блеском…
– Может, другую какую выберешь? – спросил нерешительно. – А?
Иванушка?
– Эту хочу, – буркнул сын угрюмо.
Иван Васильевич задумчиво пожевал губами. То, что парня надо
срочно женить, это само собой. Пошел весь в отца, уд свой норовит погреть во
всякой печурке, какая только попадается на пути, сделался худ и дик, а разве
дело это, что царственное семя сплескивается в какую попало утробу? Ивана-то
Васильевича от блуда в свое время остеречь было некому, так хоть сына он
остережет.
Ладно, пусть берет себе эту Сабурову. Не понравится девка
при ближайшем рассмотрении – отправится в монастырь по следам своей родственницы,
ну подумаешь, большое дело! Что-то твердило ему: Евдокия во дворце надолго не
задержится, не миновать стать вскоре искать Ивану вторую жену. И ничего,
ничего. При другом выборе сын не станет полагаться только на себя, прислушается
к отцовым советам, а ведь только этого царю и надо.
– Так и быть, – ворчливо сказал Иван Васильевич, пытаясь
скрыть неудовольствие. – По нраву девка – бери ее!
Иван, мгновение помедлив, словно не веря своим ушам, жадно
схватил Евдокию за руку. Девка тоже растерялась было, но тотчас вспомнила, как
учили себя вести, вскрикнула, завесилась рукавом, словно бы от крайней
стыдливости, и глаза налились слезами очень естественно, как и следует быть.
Однако Иван Васильевич успел перехватить один ее взгляд – и онемел.
Вот же бесово бабье племя! Минуту назад Евдокия и впрямь
ничего так не желала, как сделаться нареченной невестой царевича. Но,
оказавшись ею, сразу сообразила, что теперь, значит, ей нипочем не стать
невестой самого государя – и по этому поводу залилась слезами, ни по какому
другому!
Похоже, она еще устроит Иванушке веселенькую жизнь. Девка из
тех, кто поедом будет себя есть, а значит, и мужика своего. Иван, конечно, тоже
не лыком шит, кулачищи у него ого, добренькие! Поучит по надобности…
Мысль о том, что отродье нелюбимых Сабуровых будет примерно
наказано, привела царя в отличное настроение, и он двинулся дальше мимо невест
чуть ли не в припляс.
Так, с сыном дело слажено, теперь можно и о себе
позаботиться! Девки остались – и впрямь красавицы из красавиц, так бы сразу на
всех и женился! Жаль – нельзя. Вот у всяких там татарей-магометан дозволено
держать при себе сразу нескольких жен. Бабы живут во дворце, как рыбы в садке,
каждый вечер с нетерпением ждут, которую из них выудят… да, вы-удят, на уд,
стало быть, насадят… Смех, да и только! Называется эта магометанская штуковина
гарем, у иных там больше сотни разных баб содержится. До чего же удобно
придумали проклятые басурманы! Пришел – получил свое. Не надо никуда тащиться
по ночам, ежели вдруг приспичит, брать какую попало, давить ее телом, потом
обливаясь потом разочарования и брезгливости от грязи, в которую невольно
окунулся. Женщина на ложе должна быть женой, именно женой, а уж которой там,
первой, второй или восемьдесят пятой, – совершенно неважно.
Хорошо, все это хорошо, но все-таки кого же себе выбрать? И
вдруг государь перехватил ищущий взгляд Малюты, переминавшегося с ноги на ногу
около одной из девиц. Вспомнил разговоры насчет какой-то там Марфы Собакиной,
его родственницы, вспомнил, что обещал себе непременно приглядеться к этой
самой Марфе… шагнул вперед.
Девушка покачнулась, когда царь оказался так близко,
заслонилась рукавом. Откуда ни возьмись, налетела жена Малюты, сваха Матрена
Тимофеевна, красивая сорокалетняя баба с хищным, густо набеленным и
нарумяненным лицом, вцепилась в ее руку, принялась яростно, словно в драке,
гнуть вниз, чтобы открыть лицо. Тут же вьюном вилась Марья Григорьевна – бывшая
Бельская, теперь Годунова, старшая дочь Малюты, как две капли воды похожая на
мать. Змеей шипела на Марфу – помнила, как с некоторых пор злили государя
неуместные проявления девичьей скромности…
Тут недавно была одна такая, именем Зиновия Арцыбашева,
сестра дьяка опричного конюшенного ведомства Булата Арцыбашева. Строила из себя
недотрогу – спасу нет: когда государь пожелал взглянуть на ее неприкрытую
стать, лишилась чувств. Так ее и раздевали беспамятную. Конечно, сложением
Зиновия отличалась бесподобным, в глазах государя вспыхнул явный интерес, а
стыдливость девушки его поразила и растрогала. Несколько раз повторив ее имя,
как бы боясь забыть, он сказал, что в тот день больше никого смотреть не будет,
пусть-де Зиновия придет в себя, а завтра он еще раз с ней побеседует.
Да, похоже, запала скромница в государево сердце – правда,
ненадолго. Потому что среди ночи стража обнаружила эту скромницу валяющейся под
лестницей непробудно пьяною, с задранной на голову рубахою да с окровавленными
чреслами. Девушка крепко спала, насилу добудились. Наутро она знай бессмысленно
улыбалась, пока ее сажали вместе со всем барахлишком на грязную телегу да с
позором отправляли к брату. Так и уехала из Александровой слободы, ничего не
поняв, что с ней приключилось, не вспомнив, с кем пила, с кем блудила…
Виновника найти не удалось, хотя кое-кто из молодых и пригожих опричников потом
сказывал, что Зиновия глядела на них ласково и всячески завлекала своей
девичьей прелестью. Нет, они лучше сами себя оскопили бы, чем покусились бы на
государево добро, они тут ни сном, ни духом не замешаны, а кто распочал
«скромницу», знать не знают и ведать не ведают!
