Стало быть, дохтур Елисей захаживает в кирху… ай-я-яй,
неладно! Православному в чужеземный храм являться грех. Но этому особенному
человеку прощается очень многое из того, чего государь не спустил бы никому
иному. И встречи с иноземными гостями могут быть объяснены весьма просто: его
лекарскими делами. Но вот эти непонятные слова, которые дважды произнесла
Анхен, они отчего-то засели в голову Годунова, отчего-то тревожат… он их слышал
уже, но когда, где?
Вспомнил! Незадолго до новгородского похода Висковатый Иван
Михайлович, ныне покойник, докладывал государю о том, что в Вильне открылась
школа игнатианцев – последователей какого-то испанского попа Игнатия Лойолы.
Дескать, этот католический орден, называющий себя еще иезуитским, который
образовался каких-то тридцать с лишком лет назад в Париже, уже распространился
на пол-Европы. Собрались там люди умнейшие и упорнейшие, задача их одна:
насаждение беспрекословного подчинения главе ордена, все равно как царю великому
и самодержавному, и все у них во славу Господа делается. Так и говорится ими
при всяком удобном случае: «Ад майорем деи глориам!», что означает: «Для вящей
славы Божией!» Ну а знак самого Лойолы и всего ордена – змея и лебедь на щите.
Змея и лебедь на щите? Однако же на перстне у гостей только
щит и змея…
Можно не спрашивать, как удалось Анхен разглядеть
изображение. Эта девка из тех, кто и сквозь стену видит, с ее-то глазищами. И
можно не сомневаться, что она говорит правду. С вопросом – зачем вообще
говорит, зачем выбалтывает тайны Бомелия и Немецкой слободы? – еще предстоит
разобраться. Главное, что Годунов теперь знает о Бомелии тако-ое…
А какое? Ну, чего особенного сообщила ему рыжая наушница?
Даже если Бомелий общается с игнатианцами-иезуитами, само по себе это еще не
государственное преступление. Мало ли зачем они посещают Болвановку, может, и
впрямь по делам сугубо торговым.
«Э-э, нет! – запальчиво возразил Борис сам себе. – В
лютеранском гнездилище тайно появляется католический гость с иезуитским знаком
на руке, тайно же встречается с православным архиятером русского государя…
Слишком много загадок даже для этого загадочного человека – Бомелия!»
Годунов напряг память. Как у многих богатых людей, пальцы
государева лекаря были унизаны перстнями. Обыкновенно он нашивал черные
шелковые перчатки и надевал перстни поверх их. Объяснял это тем, что руки
лекаря должны быть всегда белы и чисты. Ну, Бог с ними, с руками, – перстни-то
какие у него? Вроде бы была среди них золотая печатка настолько тонкой работы,
что ее узор и не разобрать.
Борис вспомнил мельканье рук Бомелия над страницами
удивительной звездочетной книги Яна Гевелиуса, которую архиятер показывал
гостю. Тот был настолько увлечен чудными картинками, изображающими небесные
созвездия в человеческом и зверином обличье, что глядел только на них. А
следовало бы смотреть на руки Бомелия! Ну, теперь ясно: надо постараться найти
удобный повод полюбоваться перстнями архиятера, и если там окажется изображение
змеи на щите… А вдруг лекарь не носит тот перстень ежедень, а надевает лишь для
встреч со своими иноземными посетителями? Тогда как быть?
– Вот чудно, сударь! – вдруг послышался голос Анхен, и Борис
обнаружил, что девушка по-прежнему таращится на него с тем же видом
ребенка-несмышленыша.
Он невольно насторожился:
– Чего тебе чудно?
– Вспомнилось мне…
Она потупилась, повозила в пыли грубым своим немецким
башмаком, как бы решаясь, говорить или нет, потом вскинула голову и с
придурковатой улыбочкой изрекла:
– Я еще девочкой малой была, когда сама видела у герра
Бомелия почти такой же перстень, как у гостей. И щит на нем, только по щиту не
змея ползет, а лебедь летит! Но вчера, когда я с вестью к доктору захаживала,
сего перстня на нем не было. Небось надевает он свою печатку, лишь когда на
встречу с гостями в кирху идет.
Лебедь на щите! Змея на щите! Знаки Игнатия Лойолы!
У Годунова в очередной раз за это утро запеклось дыхание, и
он беспомощно уставился на девчонку, не в силах угадать, кто кого сейчас использует:
он маленькую наушницу или она – государева любимца. Отчего-то вспомнилась
дурацкая байка про бортника-древолаза, который провалился однажды в полную меду
борть, засосало его туда, и никак не вырваться. И начал он уже сам себе
отходную читать, как вдруг явился еще один охотник до пчелиной добычи –
медведь, названный так, известное дело, потому, что непременно разведает, где
имеется медок. Далее байка повествовала, что бортник исхитрился схватить
медведя за хвост, крикнул-гаркнул, Михайло Потапыч испугался и так рванул
прочь, что выдернул вцепившегося в него хитреца из медового плена. Сейчас
Годунов ощущал себя кем-то вроде этого бортника, который вдруг обнаружил, что
хвоста-то у медведя, почитай, и нет, недаром и называется он куцыком! Хвататься
не за что.
Изумление, опаска, откровенный страх, даже ощущение какой-то
необъяснимой безнадежности – все смешалось в душе. Девчонка обставляла его на
несколько шагов вперед, как всегда обставлял в шахматы государь. Но если, играя
с ним, Годунов ощущал восхищение и веселую удаль, то сейчас ему захотелось
немедленно смешать на доске все фигуры, взять назад все ходы и вообще сделать
так, чтобы этой игры – этого разговора – никогда не было. Но поздно, поздно…
Впрочем, этот мгновенный страх рассеялся так же внезапно,
как и накатил. Через мгновение он уже с восхищением таращился на Анхен и
благодарил судьбу, пославшую ему эту «кочку». Теперь его задача в том, чтобы
нащупать следующую. А ею может – нет, должен! – стать вышеназванный герр-херр
Бомелий.
В том, что поведала девчонка, определенно есть повод для
тревоги. Не обязательно сразу мчаться докладывать об сем царю. Для пробы самому
надо ткнуть слегой в болотину поблизости – что там обнаружится?
Как поступить, кому что сказать – это вырисовалось в голове
Бориса мгновенно. Однако ему нужна была помощь, и так уж выходило, что никто
этой помощи ему оказать не мог – кроме белоглазой вострухи Анхен. Всякий
разумный человек сейчас постукал бы по лбу согнутым пальцем и сказал Борису,
что следует держаться от этой девочки, у которой предательство в крови, как
можно дальше. Ведь невозможно угадать, что там варится в ее хорошенькой
головке. Невозможно предсказать ее поступки. Сам Господь, наверное, не смог бы
побожиться, что Анхен не заложит Годунова Бомелию так же, как заложила ему
доктора! И все же делать нечего…
Он сказал, чего хочет от нее. Анхен выслушала с невозмутимым
видом, потупилась, как водится, повозила ножкою в пыли, потом вскинула
немигающие глаза и сообщила Борису, чего хочет от него она – взамен за свою
услугу.
У Годунова ощутимо приостановилось сердце…
