Он выпроводил девушку и стиснул руками виски, пытаясь
остановить приступ головокружения. Вот и страх накатил в конце концов –
обессиливающий, отнимающий разум… Ведь жирный, сластолюбивый, изнеженный
архиепископ новгородский – истинный предатель. А кто предал раз, предаст и
снова – его даже пытать не понадобится. Леонид выложит все, расскажет обо всех,
а в первую очередь – о дохтуре Елисее, потому что это ошеломляющее известие
отвлечет от него внимание палачей и заставит их немедля ринуться ловить архиятера.
Однако ловить – еще не значит поймать!
Бомелий быстрым шагом проследовал в потайную каморку, ключ
от которой хранился только у него. Это было его святилище, кабинет,
лаборатория, где он смешивал лекарства и составлял яды, где был самим собою –
ученым, а не политиком или шпионом! – отдыхал душою и телом. Прислуге вход был
заказан под страхом смерти, никто и не пытался соваться.
В одном из сундуков, вместе с толстенными фолиантами и
рукописями, хранился дорожный плащ, вытащив который Бомелий поморщился и
улыбнулся. Плащ оказался скромен, поношен, местами даже потерт, однако очень
тяжел – оттого, что в него были тщательно зашиты камни, монеты, ценные золотые
вещи: практически все, что нажил государев архиятер за время службы царю
московскому. Пышный дом на Арбате, сокровища мудрости – книги, громоздкие вещи
с собой не возьмешь, Бомелий по этому поводу и не страдал, зная, что вся эта
любовно собранная роскошь – истинный тлен, она недолго будет тешить его взор и
тщеславие. Плащ – вот истинная ценность, которая обеспечит ему путь к спасению.
Бомелий давно приготовился к бегству. По сути своей он вовсе
не был таким фаталистом, каким всегда представлял себя царю Иоанну, и притчу о
двух лягушках, посаженных в горшок со сметаною, находил весьма поучительной.
Как известно, одна из лягушек смирилась с судьбой, покорно сложила лапки и
пошла ко дну. А другая все трепыхалась да трепыхалась, пока не сбила из сметаны
твердое масло, опираясь на которое смогла выбраться из горшка. Так что плащ,
подбитый драгоценностями и золотом, и был тем самым маслом, опираясь на которое
Бомелий намеревался выбраться на родину.
Путь для себя он тоже определил – идти через Тверь на Псков,
пробираясь к Белому морю, где теперь беспрестанно шныряют иноземные корабли.
Россия вовсю торгует! Корабли приходят – и уходят. На одном из уходящих
отплывет и Элизиус Бомелиус.
Он набросил плащ, вынул залежавшийся в сундуке свиток:
загодя выправленная подорожная на имя старого и даже умершего слуги Ильи
Месячного, надо только число вписать в оставленное пустым место. Забывчивость
подьячего стоила немало… Бомелий достаточно хорошо говорит по-русски, чтобы
сойти за русского, и все же говорить надо будет как можно меньше. Ничего,
никаких сборов – припас на один день, какой он берет, отправляясь в
Александрову слободу. Все, что надо, купит в дороге. Он просто выйдет из дома,
выедет из Москвы – и не вернется.
Однако вернулся – нет, не домой. В Москву вернулся.
Правильнее будет сказать, его вернули…
Псков огромен. Застенье, Запсковье, Завеличье, многообразие
торгово-постоялых дворов… Среди них русский путник Илья Месячный выбрал
почему-то двор Немецкий, за которым велась особенная слежка.
Почему? Необъяснимая оплошность! Хотя такая ли уж
необъяснимая? Кого боги хотят погубить, того они лишают разума. И звезды
никогда не лгут.
Среди тех, кто проверял его подорожную, совершенно случайно
оказался человек, по делам службы не раз бывавший в Москве и знавший государева
архиятера в лицо. Он не мог поверить глазам! Но когда подпороли подкладку плаща
Ильи Месячного, глаза у проверяльщиков и вовсе вылезли на лоб.
Очень может статься, Бомелию удалось бы откупиться: ушел бы
из Пскова нищий, голый, босый, но живой и свободный. Однако, на его беду,
примчал гонец из Москвы с приказом по всем заставам: хватать и держать беглого
вора и разбойника дохтура Елисея Бомелия по обвинению в государевой измене.
Приказ был отдан лично царем Иваном Васильевичем – после
того, как ошарашенный удачею Борис Годунов явился к нему и сообщил, что тайный
агент ордена иезуитов Элизиус Бомелиус бежал из Москвы… клюнув на пустой
крючок, заглотив несуществующую приманку, ибо сообщение о захвате гонца в
Новгороде было не чем иным, как ложью. Годунов ткнул слегой не глядя – и угодил
прямиком даже не в кочку, а в целый остров.
Таким образом, Анхен сделала дело, для коего была нанята. И
теперь с нетерпением ожидала платы за свои услуги.
* * *
Понурив голову, государь медленно шел по дворцовым
переходам. Борис Годунов и Богдан Бельский, сородичи-соперники, шли позади –
как волки, след в след. Совсем поодаль тащились еще две темные фигуры, в
которых с первого взгляда можно было признать иноземцев.
Обычно Бельский был говорлив: именно его незамысловатая
болтовня, под которой скрывался недюжинный ум, была особенно привлекательна для
Ивана Васильевича, ибо действовала на его съежившуюся, изъязвленную
действительными и мнимыми страданиями душу, как припарка на болячку. Однако
сегодня сердешный друг Богдаша помалкивал и, словно бы невзначай, мешкал,
предоставляя право Бориске первым идти за царем. В случае чего, ему первому и
перепадет, ибо государь, и всегда-то дерганый, нынче вообще напоминает
трясуна-паралитика и мечет посохом своим опасным в правого и виноватого, не
разбирая особенно, в кого именно угодит.
Ничего не скажешь – крепко взяло его известие о бомелиевой
измене и связи архиятера с Леонидом! Настолько крепко, что – в точности как в
деле с опричной верхушкой, кончившемся погибелью Вяземского, Басмановых и
многих иных-прочих, – государь устранился от сыска, полностью доверив дело
сыну. Иван Иванович лично докладывал отцу о признаниях Бомелия, которые особо
широко не разглашались. Из пыточной в мир выходили только сведения о
скотоложстве и мужеложстве новгородского владыки, о цареубийственных
пророчествах его кликуш, которых уже всех перевешали на воротах архиепископского
двора, вперемежку с козами и погаными отроками, – ну и о серебряной монете,
которая изменнически чеканилась для врагов.
