Годунов криво усмехнулся. Нет, просто поразительно, во что
превратили власть и обильная жратва эту девчонку из Болвановки, когда-то
поразившую его своей трезвостью, расчетливостью, умом, благоразумием – и
красотой. Похоже, не только тело, но и мозги у нее окончательно заплыли жиром.
– Убогая! – сказал он даже с некоторой жалостью. – Ты
соображаешь, чего несешь, скажи, Христа ради? Открыть, каким путем ты к
престолу подобралась, – это же все равно, что самой себе могилу вырыть. Иль не
понимаешь?
– Разве я об этом речь веду? – вскинула Анхен тяжелые,
излишне насурьмленные брови. – Ты, может, оглох, сударь мой, Борис Федорович? Я
расскажу Бельскому о твоей каверзе против Анны Алексеевны и Бомелия. Твоя
задумка была или нет? А я… ну какой с меня спрос, ты сам посуди? Застращал ты
меня, принудил к пособничеству. Грозил, расскажешь-де Бомелию, что я разболтала
о его шашнях с католическими пришлецами, а он меня за то ядом изведет. Ведь я
девушка была слабая, простая совсем, невинная – где мне противиться? Да и не
знала я ничего, что ты злоумышляешь, ни о чем таком не ведала: мое дело было в
сундуке голышмя лежать и помалкивать. Еще расскажу, что насильством ты грозил,
а был таково немил да постыл, что мне хоть в тот сундук, хоть в петлю, только б
не под тебя. Ну а дальше все случилось по воле судьбы и государя…
Голосок у нее снова сделался тоненьким-тоненьким, он дрожал
и срывался, и губки дрожали по-детски, и в белых глазах копились слезы.
Годунов покачнулся. О нет, это не Анхен поглупела. Это он
сам поглупел, назвав ей имя человека, могущего сковырнуть Годунова с его
последней кочки прямиком в трясину, из которой ему уже никогда не выбраться.
Годунов многое потерял, да, однако влюбленность Федора в Ирину дает ему новые
пути к возвышению. Этого Бельский боится, и можно не сомневаться, что он не
упустит случая избавиться от соперника. Да и сам Борис разве поступил бы иначе
на его месте? Живенько бы скрутил Богдашу, подвернись удобный случай!
Что же делать? Надо пообещать Анхен все, что она хочет.
Посулить, что обязательно отыщет случай подобраться поближе к государю,
замолвить словечко, в конце концов, измыслить еще какую-нибудь каверзу, чтобы
еще более возвысить Анхен. Удастся это или нет – сейчас дело десятое. Главное –
пообещать, главное – умолить ее сейчас, получить передышку…
И вдруг Анхен, пристально глядевшая в его бегающие глаза,
усмехнулась с новым, торжествующим, плотоядным выражением и медленно покачала
головой, словно говорила: нет, голубчик! Ничего у тебя не выйдет! И до Бориса
дошло – словно стрелой ударило! – что все эти разговоры о венчании, о вдовьей
доле – полная чушь. Анхен с самого начала хотела сказать именно это: она
намерена расправиться с Годуновым. Жестокая, неблагодарная тварь! Ей было мало
прикончить – хотелось, чтобы жертва подергалась, повертелась. Она все это время
смеялась над Борисом, забавлялась-играла, словно разъевшаяся кошка с глупым
мышонком. А через миг занесет когтистую лапу – и задавит его до смерти.
Он настолько растерялся, что на некоторое время полностью
утратил власть над собой. Только и мог, что стоять и беспомощно пялить глаза на
толстую, размалеванную женщину с умом жесткого и неумолимого мужчины, – на эту
простолюдинку, которая обрекала его на участь даже горшую, чем просто смерть.
Бортник… тот несчастный бортник уже погряз в меду с головой,
потому что медведь и не думал его тащить – напротив, навалился сверху всей
своей тяжестью.
«Господи! – с тоской воззвал Борис. – Господи, ну как же
так? За что? Что я ей сделал? Да ничего! Просто решила уничтожить человека,
которому всем своим счастьем обязана, без которого так и подбирала бы объедки с
немецких тарелок. Погань, погань… а еще врала, что я когда-нибудь стану царем!
– вспомнил Борис с горькой, почти детской обидою. – Сама-то небось стала
царицею, как и пророчила ее ведьма-мамаша, а я… а мне теперь… И ухмыляется, и
жует эти свои чертовы сливы, словно меня самого пережевывает! Да чтоб ты
подавилась, зараза!»
Дальнейшее произошло так быстро, что даже и потом, много
позже, Борис не мог восстановить в памяти полную картину случившегося. Лепились
перед глазами какие-то обрывки. Натолкав в рот слив, Анхен снова поперхнулась,
неосторожно вдохнула – и вдруг вскочила с вытаращенными глазами, судорожно
кашляя. Изо рта ее летели брызги, недожеванная мякоть, косточка вывалилась… Но,
кажется, еще несколько так и застряли в горле, и Анхен не могла их выхаркать,
сколько ни тужилась. Уставившись на Бориса налитыми кровью глазами, она
показала себе за спину: постучи, мол, помоги!
Годунов сделал шаг вперед – и вдруг замер, стиснул руки в
кулаки.
– О-о-ы!.. – вырвалось бессильно из горла царицы. – О-о-ы…
Борис слабо качнул головой, не двинувшись с места.
Исходя короткими, надсадными полувздохами, Анхен безуспешно
пыталась втянуть воздух в стиснутое удушьем горло, но не могла. Ноги ее
подкосились. Упала на колени, забилась. Лицо синело, глаза лезли из орбит,
ногти скребли тяжелый парчовый панцирь, сковавший грудь.
Борис не мог больше смотреть на это! Зажмурился, зажал уши
руками… но по-прежнему не двигался с места.
Не знал, сколько простоял так, считая огненные кольца,
мельтешившие под сомкнутыми веками. Наконец осмелился разомкнуть их.
Анхен лежала навзничь, руки раскинуты, голова запрокинута –
так, что лица не видать. Тихо лежала, неподвижно… и вдруг ноги в шитых золотом
туфлях, в алых чулках со стрелками мучительно задергались, забили по полу!
Потеряв разум от ужаса, Борис зайцем вылетел за дверь и тут
едва не лишился сознания. Рухнул на какую-то лавку, согнулся, припал лбом к
прохладной деревянной поверхности.
«Умерла? Нет? – слабо шевельнулось в голове. – А если жива?
Если очухалась? Я тогда пропал… Не отпереться. Дурак, зачем бежал? Надо было
чуть-чуть нажать ей на хрип, для надежности…»
Вскочил, заглянул в светлицу. Тело в золотой парче
недвижимо. Обошел на цыпочках, заглянул в лицо… и снова опрометью бросился в
сени, зная, что увиденное долго еще будет преследовать его в кошмарных снах.
И только тут до Бориса дошло, что в сенях он стоит один.
Девка-придверница куда-то подевалась – может, отлучилась за малой нуждой?
«Знать ничего не знаю и ведать не ведаю, – с невероятной быстротой замелькали
мысли. – Как это – померла царица?! Когда уходил – живая была! А придверница…
какая еще придверница? Не видал никого! Пусто было в сенях!»
Быстрые ноги уже несли его полутемными, укромными
переходами. Молился, чтоб никого не встретилось на пути. Молился, чтоб не
окликнули сзади, чтоб нашли Анхен не скоро, дали время прийти в себя.
