Вассиан ласково смотрел на сына своего дорогого друга и,
чудилось, читал в его душе, как в раскрытой книге. Многое он мог бы сказать
этому красивому, статному – и неуверенному в себе человеку. Однако долгая жизнь
научила его остерегаться отвечать, пока не спрошено. Поэтому он дождался, когда
Иван спросил: «Как я должен царствовать, чтобы великих и сильных держать в
послушании?» – и ответил так:
– Если хочешь быть самодержцем и единственным властителем в
стране…
Он поглубже вздохнул, как бы набираясь сил для долгой речи.
Голос старого монаха звучал чуть слышно, однако Ивану трудно было понять, в
самом деле настолько слаб Вассиан или стережется от чужого уха. А ведь есть от
чего стеречься! Вон Линзей просто-таки в узелок завязывался, до того хотел
оказать свою лекарскую помощь мудрому старцу. Вассиан же не пожелал никакой
иноземной подмоги своей дряхлости – и Иван строго остановил Линзея на пороге. С
некоторых пор он не вполне доверял своему архиятеру. Анастасия подозревала, что
именно лукавый иноземец выдал тайну государевой «болезни» Курбскому и прочим.
Возможно, и так…
– Если хочешь быть самодержцем и единственным властителем в
стране, – вновь заговорил Вассиан, – не держи при себе ни одного советника,
который был бы умнее тебя. Потому что ты лучше всех. Ты! Если так будешь
поступать, то будешь тверд на царстве и все будешь иметь в своих руках. Если же
будешь иметь людей умнее тебя, то волей-неволей будешь послушен им.
Иван осторожно взял сухую старческую руку, слабо
перебиравшую одеяло, и поднес у губам:
– Благодарю тебя. Сам отец, если бы он был жив, не сказал бы
лучше и не дал бы мне такого разумного совета!
Вассиан удовлетворенно закрыл глаза. Еще мгновение Иван
растроганно всматривался в источенные временем черты, а потом тихо вышел.
Все правильно, он так и думал. Пора перестать числить себя
мальцом неразумным при старших умных братьях! Права, ах, права была Анастасия.
Верно написал Сильвестр в своей, столь ненавидимой Анастасией, книжище по имени
«Домострой»: «Если Бог дарует жену добрую, получше то камня драгоценного!»
Шаги гулко отдавались по тихим монастырским переходам, и
Иван удивлялся: он не чуял ног, казалось, не идет, а летит! Напутствие Вассиана
окрылило его, наполнило новыми силами. В состоянии этого полета он пребывал все
время паломничества, и Анастасия не уставала благодарить Бога за то, что
настояла на своем, не дала злосоветникам возобладать над душой ее ненаглядного
супруга.
От Песношской обители царская семья рекой Яхромой спустилась
в Дубну, Дубной – в Волгу, по Волге – до Шексны, посетив по пути Калязинский
монастырь, Углич, Покровский женский монастырь. Шексной поднялись до Кириллова монастыря
и долго молились на месте свершения государева обета. Дрожа над сыном, царица
осталась в обители, поэтому Иван Васильевич один отправился в Ферапонтов
монастырь, затем вернулся в Кирилловскую обитель за семьей. Дальше путь их
должен был лежать по Шексне к Волге, оттуда в Романов и Ярославль, а там, уже
сухим путем, в Москву.
Иван Васильевич и Анастасия вздохнули с облегчением, когда
покинули стены Кириллово-Белозерской обители. Цель обета достигнута, а все целы
и невредимы! Теперь можно отправляться домой. Теперь пророчество зловредного
Максима Грека не страшно!
Анастасия не признавалась мужу, в каком страхе пребывала все
это время. Мучили ее сны – такие странные и страшные, что не раз готова была
она сдаться, пасть на колени перед царем и просить позволения вернуться в
Москву с полпути. Главное дело, ничего из тех снов она не помнила: только давил
на грудь неизбывный ужас. Лишь раз запомнилось отчетливо, что снилось: она идет
с сыном купаться по золотому песчаному бережку. Никогда в жизни не приходилось
ей видеть такой красоты, как в этом сне: широкое приволье сизой от ветра реки,
по которой бегут белые барашки, широкое приволье береговой излучины,
окаймленной вдали нежно зеленеющим березняком. И над всем этим – огромное,
просторное небо, пронизанное, словно серебряной нитью, жаворонковой трелью.
Снилось ей далее, что входит она с сыном в реку и осторожно плещет на него
водичкой, но Митя тянется, тянется к игривой волне и вдруг – ах! –
выскальзывает из рук Анастасии и падает. Но тотчас высовывается из воды,
смотрит на перепуганную Анастасию, на порхающих в вышине птиц и смеется, и
говорит, хотя наяву он еще говорить и не начинал:
– Не плачь, матушка. Здесь так хорошо! Я вместе с рыбками
поплаваю, а потом полетаю с птичками. Не плачь!
Анастасия в ту ночь вскинулась вся в поту и полетела к
колыбели, над которой клевала носом незаменимая Настя-Фатима. Девушка
безотчетно заслонила колыбельку, словно защищая спящего ребенка, но, узнав
царицу, смущенно засмеялась. И у Анастасии при виде ее приветливых синих глаз
отлегло от сердца. В самом деле, может, этот сон вовсе не плох, а хорош?
После этого сны о Мите Анастасию больше не мучили. Зато
виделся ей муж – отчего-то окровавленный весь, мрачный, одиноко стоящий на
каком-то высоком, открытом всем ветрам юру. И не с кем было поговорить об этих
страшных видениях, не у кого было совета спросить! Все, что она могла, это
пристально смотреть по пути на все крутояры и не велеть мужу даже близко
подходить к самомалейшему обрыву или откосу. Он смеялся, злился, ворчал, но
слушался, потому что и сам был неспокоен. Но вот все наконец-то закончилось! Они
возвращались домой.
… Судно царское шло по Шексне, приближаясь к Волге. По
течению двигаться было легко, и расшива летела, как стрела. День выдался
прозрачный и солнечный, как в раю. Звенели в вышине птицы. Митя играл на руках
у Насти, тянулся к облачкам, повисшим в небе и причудливо менявшим под ветром
свои очертания. Потом пенные гребешки привлекли его, и Фатима подошла ближе к
борту расшивы.
– Ах, красота… какая красота! – вздохнул Иван Васильевич,
умиленно оглядываясь и подталкивая жену, у которой от яркого солнечного света
слипались глаза. – Ну ты посмотри, ну посмотри же!
Анастасия огляделась. И впрямь чудо как хорошо кругом.
Широкое приволье сизой от ветра реки, по которой бегут белые барашки, широкое
приволье береговой излучины, окаймленной вдали нежно зеленеющим березняком. И
над всем этим – огромное, просторное небо, пронизанное, словно серебряной
нитью, жаворонковой трелью!
Странно: Анастасия наверняка знала, что никогда не была
здесь, а все же чудилось, будто все это она уже когда-то видела. Знакомо играют
волны, и березки знакомо шелестят.
Ну конечно, видела! Она видела эту красоту во сне – в том
самом сне, где Митя…
Словно бы чьи-то холодные пальцы стиснули сердце.
Она обернулась, ища испуганным взором сына. На миг от души
отлегло. Да вот же он – играет, гулит на руках у Насти!
