От сего предложения бедняга Арнольф Линзей забился в
истерике. Это непостижимо! Причуды вздорного русского царя нормальному человеку
невозможно понять! Государь ни разу не дозволил ему осмотреть больную царицу:
лекарю приходилось довольствоваться лишь опросами Анастасии Романовны, а осмотр
проводили ее ближние боярыни – женщины, конечно, опытные, однако в медицине
несведущие. На основании их уклончивых, приблизительных, стыдливых ответов
придворный врачеватель составлял для себя картину болезни, похоже, очень
далекую от действительности, судя по тому, что лечение его оставалось
безрезультатным. Но какому-то грязному, вшивому косноязычному сморчку-юродивому
государь готов позволить коснуться белого, чистого тела жены! Конечно, в
юродивом царь не видит мужчины; к тому же, у этих русских все, что связано с
телесным и духовным уродством, вызывает приступы какого-то извращенного,
брезгливого милосердия. Однако Линзей, бледнея от собственной храбрости,
прошептал, что он лучше добровольно выпьет яду, чем перенесет такое поношение
лекарских принципов, первый из которых есть: чистота – залог здоровья!
Иван Васильевич начал хмуриться. Линзей мгновенно
перепугался и уже готов был запихать свои дерзкие слова обратно в глотку, но
тут, к несказанному изумлению и облегчению архиятера, его поддержала царица.
Анастасия всегда пользовалась случаем выказать лекарю
неповиновение (была втихомолку убеждена: именно он некогда донес князю
Курбскому, что болезнь царя мнимая, придуманная лишь для проверки верности
боярской!), однако на сей раз вступилась за Линзея. Нестерпима была сама мысль,
что до нее дотронется своими заскорузлыми от грязи ручищами этот жестокосердный
старикашка, который из-за какой-то там шубы обрек на смерть несчастного вора.
Василий Блаженный уподобился в ее глазах разбойнику с большой дороги, который
режет несчастного путника за его богатую одежду.
Царь сперва и слушать не хотел царицу с Линзеем, однако
вскоре невзлюбил Блаженного так же горячо, как они: прошел слух, будто кричал
юродивый, что имя нового царя, который сядет на русский трон после Ивана
Васильевича, будет Федор.
Как же так? Не царевич Иван, в честь рождения которого в
великокняжеском селе Коломенском была воздвигнута церковь Вознесения и который
не переставал радовать отца своей резвостью, здоровьем, весельем, а родившийся
в мае 1557 года хилый, немощный Федор?! Пророчество показалось государю таким
невероятным и неприятным, что он ничего и слышать больше не желал о Василии
Блаженном. Слава те, Господи, думала Анастасия, хотя бы один повод для распрей
между нею и мужем исчез!
Впрочем, жаловаться грех: чем дальше шло время, тем дальше в
прошлое отходили их прежние нелады. Теперь она порою думала: а не померещился
ли тот страшный день, когда на золотистом, обагренном кровью песке перед
крыльцом валялся заломанный медведем Васька Захарьин? Не померещились ли
собственное беспамятство и лютая ненависть, которую Анастасия испытывала тогда
к мужу? Она совершенно утратила власть над собой и почти не помнила, что в
сердцах выкрикивала, выплакивала ему.
Иван Васильевич тоже вышел из себя. Крикнув:
– Собака умней бабы, на хозяина не лает! – так ударил жену
кулаком в лицо, что она отлетела к стене.
Разъяренный царь подскочил к Анастасии и уже занес посох,
чтобы обрушить на голову. Боярынь ветром вынесло из палаты. Они были убеждены,
что государь сейчас убьет строптивую жену, однако никто не хотел сделаться
следующей жертвой, необдуманно вступившись за нее.
Но зуботычина отнюдь не отрезвила Анастасию, а страх не
заставил замолчать. Чувствуя, как сочится кровь из рассеченной щеки, а в
затылке нарастает звон и гул (она сильно стукнулась головой), выкрикнула:
– Плохой ученик ты, государь, своего учителя! Даром на тебя
Сильвестр время тратил! Он в своем «Домострое» учит «бить жену ни палкой, ни
кулаком, ни по уху, ни по видению, чтобы она не оглохла и не ослепла, а только,
за великое и страшное ослушание, соймя рубаху, вежливенько, осторожно побить, да
не пред людьми – наедине поучить!» А ты что творишь? Гляди, выпорет тебя твой
наставник за дурное послушание!
Царь выслушал это с видом человека, который получил обухом
по голове, и несколько мгновений оставался недвижим. Вдруг он отшвырнул
занесенный посох и шагнул к Анастасии, протянув руки. Она решила, что тут-то и
настал смертный час: рассвирепевший муж ее просто задушит! Однако вместо этого
Иван Васильевич крепко обнял ее и прижал к себе так, что, сколько ни билась
Анастасия, сколько ни вырывалась, не смогла его осилить и наконец притихла в
его объятиях.
Долго они сидели на полу, слушая, как унимается грохот
переполошенных сердец, не в силах сказать друг другу хоть слово. Оба смутно
чувствовали, что им удалось замереть на краю страшной, бездонной пропасти. А
еще Анастасия думала: уж, казалось бы, изучила она своего супруга всего
досконально, ан нет – только теперь осознала, что чаще прочих людей слышит он
смех за левым плечом… Известно ведь, что за спиной у каждого из нас незримо
присутствуют два существа. Справа – его ангел-хранитель (именно поэтому ни в
коем случае нельзя плевать через правое плечо, чтобы не осквернить ангела!), а
слева – бес. Он-то и подзуживает нас на грех: когда бес тихо смеется, человек
теряет голову и свершает такие поступки, которые раньше и в страшном сне не
увидал бы. Вот как государь только что…
Анастасия и прежде не раз замечала, что они с мужем
частенько думают об одном и том же. Виновато усмехаясь, Иван Васильевич вдруг
сказал, осторожно поправляя съехавший на сторону убор жены:
– Во мне, видать, вечно князь Димитрий Донской с Мамаем
поганым будет бороться. И неведомо, кто кого одолеет.
От удивления Анастасия даже успокоилась. Она вообще была
необыкновенно отходчива и незлопамятна. Чуть высвободившись, подняла к мужу
глаза:
– Это как же? Это почему?
Он болезненно передернулся при виде ее разбитого, вспухшего
лица и сдавленно пояснил:
– По отцу-то мы свой род ведем от Александра Невского, князь
Дмитрий – его потомок. А когда разбитый на Куликовом поле Мамай погиб в борьбе
со своим соперником Тохтамышем, сыновья его бежали из Орды в Литву, крестились
там и получили в удел город Глинск. Были Мамаевичи – стали князьями Глинскими.
Матушка моя Елена Васильевна – их прапраправнучка. Вот и выходит, что я вечно
буду сам с собой в разладе, как русские – с татарами!
Насчет русских с татарами он был, конечно, прав, однако с
того дня отношения между царем и царицей снова пошли на лад.
