Что видит Магдалена? Ну, морщинок вокруг глаз у царицы не
меньше затаилось, и печальные складочки протянулись к губам, зато щеки не
приросли к костям, а приятно полны и свежи, радуют взор. Анастасия
порадовалась, что убрус на ней нынче из самого тонкого белого шелка и не
скреплен под подбородком, а, сдерживаемый кокошником с жемчужной пронизью,
развевается за плечами, оставляя открытыми тяжелые драгоценные серьги и главное
– шею. Она чрезвычайно бела, нежна, без единой морщинки. У Магдалены под
подбородком черный убрус заколот рубиновой булавкой, однако шея ее небось столь
же морщиниста и желта, как лицо!
– Ах, как же прекрасна ты, государыня! – тихо, восхищенно
проговорила вдруг Магдалена, вновь угадав, о чем думает царица. – Свежа, что
цветок на заре. Словно только вчера…
Она глубоко вздохнула, не договорив, и перед глазами
Анастасии пронеслись в единый миг одиннадцать лет, минувшие с их последней
встречи. Свадьба, рождения и смерти детей, войны, тревога за мужа, отравляющая
душу ненависть к его недругам, среди которых…
Она мгновенно подобралась. Магдалена – полюбовница Адашева,
выданная им за управляющего только для сокрытия греха. Дети ее – наверняка дети
Адашева, все они по-прежнему живут в его доме. Зачем старинная подружка вдруг
заявилась по истечении стольких лет? Неужели по наущению Алексея Федоровича? Но
что ему надобно? Ведь он настолько влиятелен, что может исполнить любую просьбу
любого человека, даже не взывая к царской власти. Тем более – к власти царицы,
которая по сравнению с его воздействием на дела государственные не столь уж
велика! Или… или Адашев с Сильвестром и прочими «избранными» признали наконец
силу влияния Анастасии на государя и заслали Магдалену просить мировую?
Уговаривать, чтобы царица склонила мужа к походу на Крым?
Эта мысль враз обрадовала ее и огорчила. Приятно было бы,
начни советники царя наконец-то с ней считаться. Но лучше бы Магдалена
появилась просто так, оттого лишь, что все эти годы думала о ней, не забывала,
огорчалась, что жизнь бесповоротно разлучила бывших задушевных подружек! Жаль,
жаль… Ведь Анастасия ничем не сможет ей помочь. Она убеждена, что общество
Адашева вредно и даже пагубно для духовного здоровья ее мужа-государя, и если
враги протянули ей руку для заключения мира, она никогда не протянет в ответ
свою, ибо не верит в их миролюбивые намерения.
Крым воевать! Ишь, чего выдумали!
Магдалена глубоко вздохнула, и Анастасия поняла: та со своей
непостижимой проницательностью вновь проникла в ее мысли, осознала свое
поражение, приняла его – и решила не подвергать себя вынужденному унижению.
Вскинула голову (Анастасия только сейчас обратила внимание, что Магдалена,
бывшая раньше росту маленького, ощутимо подросла за эти годы, почти сравнявшись
с царицей, которая всегда была высока), улыбнулась с еле заметным оттенком
горечи:
– Прости, матушка-государыня, что осмелилась докучать тебе.
Однако здоровье мое настолько плохо, что не чаю встретить новую зиму, а совесть
покою не дает.
– Ты больна? – растерялась Анастасия.
Ну конечно, она больна, вот от чего так пожелтела и иссохла!
– Почему же… – Хотела воскликнуть: «Почему же Алексей Федорович
не пригласит для тебя лекаря Линзея? Государь не стал бы перечить». Но она
постыдилась намекнуть на особые отношения между Магдаленой и Адашевым и
оговорилась: – Не худо бы прислать к тебе царского врачевателя. Он человек
искусный во всех хворях!
– Благодарю, – наклонила Магдалена голову. – Благодарю за
милость, но… измерены часы мои и мучить себя излишне просто не желаю. Оставим
это. Не затем я к тебе пришла, моя дорогая, любимая царица, чтобы о
хворях-болячках говорить. Хочу вернуть кое-что. Ты меня небось в воровках
числишь!
Анастасия нахмурилась, недоумевая, а Магдалена достала из
складок своих одежд малую коробчонку, всю унизанную жемчугом и золотыми
звездками. Анастасия и притихшая Юлиания ахнули в два голоса при виде такой
красоты. На крышке выложен крошечными камушками лик святой Марии Магдалины –
меленько, но до того искусно и четко, что дух захватывает!
Насладившись изумлением зрительниц, Магдалена осторожно
открыла коробочку – и Анастасия ахнула вторично, увидав лежащие на бархате
серьги.
«О… о, какие серьги! Двойчатки, да с бубенчиками! Новые?» –
словно бы прозвенел в ее ушах возбужденный девичий голосок, и она тихо,
растроганно засмеялась:
– Неужели те самые?
– Они, они, – смущенно кивнула Магдалена. – Помнишь тот
вечер? Я их как раз примеряла, когда прибежал твой брат и сообщил, что пришли
царские смотрельщики. От волнения забыла я серьги снять, а потом мы с тобой
больше не виделись…
«Да, ты исчезла именно в тот вечер. Адашев тебя сманил!»
Анастасия осторожно вынула из ушей свои тяжелые трехъярусные
серьги, на которых золотые бубенчики чередовались с изумрудными кругляшами и
жемчужными низками, а вместо них вдела принесенные Магдаленой. Руки у нее
дрожали от волнения, Анастасия даже слегка оцарапала мочку, но не ощутила боли
под восхищенным взглядом Магдалены.
– О, Стася… – выдохнула та. – До чего же ты хороша! Ну
совсем как прежде!
Умилившаяся Юлиания поднесла царице зеркало, и Анастасия
поразилась своей цветущей красоте. Куда пропали хвори последних месяцев? Неужто
серьги вернули былую молодость и здоровье? Или это заморское стекло льстит ей?
Задорно тряхнула головой и усмехнулась, благодарно глядя на
Магдалену:
– Спасибо тебе.
Та улыбнулась, поклонилась в пояс:
– Дозволь мне теперь удалиться.
На миг Анастасия растерялась. Так жаль расставаться снова –
надолго ли? Наверное, навсегда! Но тут же неприятное, лживое лицо Адашева
встало перед ее глазами – и бесповоротно отделило от подруги и сочувствия к
ней.
– Иди, коли так. Бог с тобою! Возьми вот это от меня – на
память.
Анастасия чуть не силой всунула в руки Магдалены свои
драгоценные серьги. Та попыталась спорить, но царица нахмурилась:
– Возьми, сказано! Ну, прощай. Будь здорова, а коли
надумаешь позвать государева лекаря, только скажи!
Магдалена, подрагивая губами, вгляделась в лицо подруги,
потом кивнула молча и резко повернулась к дверям. Подол ее одеяния
взвился-взвихрился, и Анастасия увидела: башмаки Магдалены подняты на высокие,
не менее чем в пядь, каблуки. Так вот почему она казалась такой высокой!
И тотчас вспомнилось, о чем еще они говорили с Магдаленой
тем судьбоносным зимним вечером.
«– О… о, какие серьги! Двойчатки, да с бубенчиками! Новые?
