Услышав это, Иван Васильевич насторожился. С некоторых пор
Англия стала его любимой страной! Почти два года назад там пришла к власти
молодая, двадцатипятилетняя красавица Елизавета, дочь Генриха VIII, который, по
слухам, прикончил не то шесть, не то семь, не то восемь своих жен. Англия
хотела торговать с Московией, а поэтому любой человек, имевший отношение к этой
стране, мог рассчитывать на расположение московского царя.
В эту минуту в дверях появился боярин с круглыми от
изумления глазами:
– Дох… дохтур Елисей Бомелий! – с запинкой провозгласил он,
впервые назвав именно так человека, которому суждено будет…
Впрочем, об этом после.
Иван Васильевич взялся за подлокотники кресла и наклонился
вперед. Он ждал… он и сам не знал, чего ждал, только не того, что увидел.
Вошел высокий человек с черными волосами, которые падали на
плечи локонами и отливали не вороненой синевой, а веселой, искрящейся рыжиной.
У него была острая, веселая бородка и туго закрученные усы, кончики которых
вздымались выше ушей. Роскошный сборчатый воротник окружал его довольно молодое
лицо, на котором сверкали дерзкие прищуренные глаза. Темно-зеленый камзол,
сшитый на польский образец, короткие круглые панталоны, открывающие стройные,
сильные ноги в туго натянутых чулках, башмаки с острыми носками… И шпага на
роскошной, украшенной позолотой и лентами перевязи. Бомелию было не более
тридцати лет, он смотрелся красавцем, отважным и галантным рыцарем, отъявленным
щеголем и чем-то неуловимым напомнил царю князя Курбского. А уж когда Бомелий
отвел в сторону шляпу и с припрыжкой раскорячился в иноземном вычурном поклоне,
Иван Васильевич насмешливо прищурился.
– Кого это вы ко мне привели, братцы? – спросил негромко, но
с такой издевкой в голосе, что Висковатый, видевший государя во всякую минуту и
знавший, на что он способен в гневе, откровенно заробел. – Что за ферт?
[22]!
Усы-то, усы… небось медом напомажены, чтоб этакой загогулиной завились? А ну,
закрыть окна! Того и гляди, пчелы со всей округи к нам слетятся, чтоб этими
усищами полакомиться.
Бомелий, не дожидаясь позволения, вскинул голову, выпрямился
и сверкнул своими озорными зелеными глазами, вмиг сделавшись похожим на
большого черного кота.
– Осмелюсь возразить вашему царскому величеству, – сказал он
по-русски, забавно, но вполне уверенно выговаривая слова. – Сейчас на дворе ест
месяц эприл, и пчелы еще почивают в своих ульянах. Икскюз ми – в ульях! Что же
касается мой гардероб, то мне не было доставлено времени на изменение его. Ваши
стражники вывели меня из-за стола. Вашему царскому величеству должно быть
известно, что каждый маэстро… мейстер… о, прошу простить – каждый мастер для своей
работы облачается в нужный одежда. Кузнец надевает свой кожаный передник,
епископ – стихарь, а солдат – латы и шлем. Если мне будет приказано… – Он
изящно повел своей чрезвычайно белой, холеной рукой, на которой мрачно блеснул
золотой перстень с печаткою, в сторону, и все увидели небольшой сундук,
внесенный в приемную комнату вслед за Бомелием. – С дозволения вашего царского
величества…
Иван Васильевич кивнул, и перед Бомелием тотчас распахнули
дверь малого бокового покойца. Благодарно сверкнув своими ослепительными
глазами, иноземец проследовал туда вслед за слугами, тащившими сундук.
Какое-то время в приемной царило молчание. И царь, и
Висковатый были равно ошарашены и видом, и дерзостью незнакомца.
– Где же это он, блядослов, научился по-русски зело борзо
тараторить?! – наконец разомкнул уста государь, однако в голосе его на сей раз
не было ни тени издевки.
Висковатый понял, что иноземное обращение «ваше царское
величество» пришлось Ивану Васильевичу чрезвычайно по сердцу. Его так изредка
называли купцы и посланники, в том числе англичанин Ченслер, и благодаря этому
добивались от царя чего хотели. Он был весьма падок не только на лесть, но и на
утонченную вежливость. Бомелий же выглядел весьма обходительным и галантным
господином. И он явно поразил воображение царя!
Висковатый не успел ничего ответить – дверь распахнулась, и
на пороге предстал совершенно иной человек, чем тот, который был здесь минуту
назад. Куда девались смехотворные кургузые панталоны, обуженный кафтанчик и
чрезмерно большой воротник, из-за которого человеческая голова казалась
капустным кочаном, лежащим на блюде?! Бомелий был облачен в черные одеяния,
ниспадающие на пол тяжелыми складками, а по ним змеились, пересверкивали узоры созвездий,
нанесенные на ткань с необычайным искусством. Висковатый против воли приковался
взглядом к очеркам созвездий, пытаясь отыскать знакомые Кигачи, Утиное Гнездо и
Становище,[23] однако, разумеется, ничего не нашел. На голове Бомелия был
водружен остроконечный серебряный колпак, и даже усы казались менее дерзкими.
Да… Иван Васильевич склонен был развлекать себя разными
кудесами, в его покоях вечно толклись всякие волхвы, чародеи, зелейники,
обаянники, сновидцы, облакопрогонники и облакохранители, ведуны, гадальщики,
бесноватые пророки, одетые на самый поразительный и диковинный лад, однако
такого человека здесь еще не лицезрели!
– Ты кто же таков? – спросил царь. – Звездочтец?
– По-вашему – звездочтец и звездогадатель, а по-латыни –
астроном и астролог, – величаво склонил голову Бомелий, и в руке его оказалась
зрительная трубка. – Вот в сию трубу я наблюдаю звезды, слагаю гадательные
таблицы и могу предсказать жизненный путь каждого человека.
– Каждого? – недоверчиво спросил Иван Васильевич.
– Безусловно, каждого, – последовал ответ.
– И мой?
Бомелий тонко улыбнулся:
– Если на то будет воля вашего царского величества…
– Хорошо, потом, – отмахнулся царь. – Сейчас у меня другая
забота есть. Скажи мне… скажи, правду ли говорят, будто ты великий лекарь?
Бомелий повел бровью:
– Откуда же мне знать, что рассказывают люди?
– Они рассказывают, будто ты исцелил немецкую девку Марту от
загадочной смертельной хвори.
Бомелий пренебрежительно пожал плечами:
