– Ладно, – прохрипел царь, тяжело опуская голову на руку. –
Иди с Богом.
– Если я понадоблюсь вашему царскому величеству, – чуть
слышно проговорил Бомелий, – вам стоит лишь послать за мной. Я обучен не только
лекарскому искусству – знаю многие языки, в том числе и некоторые басурманские,
могу послужить толмачом…
Иван Васильевич уже не слушал, все сильнее и сильнее вжимая
лицо в прикрывавшую его ладонь.
Глава 9
«Воздухи не дошиты…»
В июле 1560 года снова загорелась Москва. Вспыхнуло, как
водится, на многонаселенном Арбате, и скоро тучи дыма с «галками» – пылающими
головнями – понеслись к Кремлю.
Воспоминания о прошлом пожаре, едва не уничтожившем столицу
Русского государства, были еще слишком свежи, и страх, охвативший людей,
представлял им происходящее гораздо ужаснее, чем на самом деле. Из Кремля
бежали кто куда, забыв о домашнем скарбе, чая спасти только жизни. Во дворце
содеялся такой переполох, что царь с трудом смог сыскать десяток человек для
того, чтобы отправить больную Анастасию Романовну, детей и брата с его княгиней
подальше от пожара – в Коломенское. Гнали вскачь, потому что ветер беспрестанно
менял свое направление, метался туда и сюда, чудилось, во все стороны
одновременно. Не раз и не два выпадали такие мгновения, когда чаяли уйти от
струй дыма и огня, а оказывались в самом пекле, и насилу удавалось вырваться!
Царицу вывезли из Москвы без памяти, думали уже, что
неживую, однако в чистом, свежем воздухе великокняжеского села она все-таки
пришла в себя и даже слабо улыбнулась, услышав звон колокола, приветствующего
ее появление. Эту звонницу, как и саму церковь, построили в честь рождения
царевича Ивана, который стал теперь крепким пятилетним ребенком и с
удовольствием принимал почести от слуг и народа, сидя в седле перед отцом.
Федор, пока слишком маленький и слабый, полулежал на повозке рядом с больной
матерью, дичась назойливых взглядов и криков, и тихонько скулил, дергая за край
белого царицына убруса, на котором еще остались следы московской гари.
Дворец в Коломенском был слажен довольно бестолково, потому
что здание к зданию пристраивалось по мере надобности. Солидно, красиво
смотрелись только передние хоромы государевы, над которыми возвышались три
яруса теремов с открытыми гульбищами,
[24] по всем сторонам. Кровли были
украшены гребнями и прапорцами
[25] а кровля столовой была устроена красивым
четырехугольным кубом и украшена глобусом с изображением орла промеж льва и
единорога. Крытые сени соединяли царские хоромы с трехкомнатными хоромами
царицы, также с обширными теремами наверху. Стряпущая изба отстояла довольно
далеко от жилых палат, и кушанье к столу всегда волей-неволей приносили
остывшее. Впрочем, по причине жары есть горячее никому и не хотелось, а царица
почти не ела вообще.
Она была очень слаба, но все-таки в ее истончившемся лице
иногда появлялись живые краски, и тогда Иван Васильевич начинал сам себя
хвалить – за то, что решился-таки проделать этот тяжелый и опасный путь, и
бранить – за то, что не решился сделать этого раньше. Анастасии, казалось,
становилось лучше в Коломенском с каждой минутой, и у государя впервые за много
дней отлегло от сердца. Теперь ему казалось диким, что он так безоговорочно
поверил этому приблудному иноземцу, этому нечестивому лекаришке, как его…
Бомелиусу, кажись? – который заморочил ему голову складными речами и ослепил
сверканием своих одежд. Чертов сын лекарь лишил царя надежды, а теперь надежда
снова ожила в его сердце, и он почувствовал, что к жизни вернулась не царица, а
он сам.
В этом состоянии пробуждения деятельности сидеть сиднем в
Коломенском, пусть и наслаждаясь выздоровлением любимой жены, казалось царю невыносимо.
Ему требовалось какое-то дело, пусть трудное, опасное… руки чесались! Эх,
оказаться бы сейчас в Ливонии, где война и сеча, уж он бы не сплошал! И царь
почти с облегчением воспринял весть о том, что пожары не унимаются, а
начальствовать над их тушением некому. Почти все молодые, крепкие мужчины в
войске, народ мечется, аки стадо без пастуха. Иван Васильевич вмиг ощутил себя
счастливым и сорвался в Москву, едва мазнув губами на прощанье по белому лбу
жены и препоручив ее заботам верной Юлиании, которая, уже зная, что только и
может развлечь царицу, велела подать любимую, заново переписанную книгу
(прежнюю зачитали до дыр!) с диковинно разрисованными заставками и буквицами, и
нараспев принялась читать, а может, просто говорить наизусть:
– Блаженный же князь Петр, не желая преступить Божьих
заповедей, по заветам Господа шествуя, придерживался их, словно богогласный
Матфей в своем благовестии, и рек боярам, склонявшим его к разлуке с неугодной
им Февронией:
«Если я расстанусь со своей венчанной женой и возьму себе
другую, то стану прелюбодеем и отступником от слова, данного пред Богом!»
Как царице не надоедало это слушать, так и Юлиании не
надоедало читать. Голос ее дрожал от умиления, слезы так и наплывали, и она не
видела, какая тоска вдруг вспыхнула в усталых глазах Анастасии.
* * *
Наконец-то он смог отвести душу! Сейчас, стоя на горящей
кровле и орудуя багром, Иван Васильевич словно бы вновь оказался в горящей
Казани. Объятые огнем доски казались ему врагами: он хохотал, глядя, как эти
враги падают, поверженные, наземь. Весь в клубах дыма и снопах искр, он
настолько ощутимо наслаждался огнем, опасностью, близостью смерти, что самим
своим бесшабашным видом изгонял страх из окружающих.
С возвращением царя в Москву переполох и бестолковщина как-то
сами собой прекратились. Ветер утих, с неба начал сеяться меленький дождичек.
Стало ясно, что дальше пожар не пойдет, если люди не сложат руки и не дадут ему
прорваться. Но сейчас никто и не собирался складывать руки – напротив, все
трудились, не покладая их! Все меньше становилось плакальщиц и плакальщиков,
бестолково сидящих на куче спасенного скарба и оглашавших воздух воплями.
Вереницы людей протянулись от Москвы-реки, передавали ведра из рук в руки,
поливали стены и крыши домов, которым грозил огонь. За добро соседа боролись
как за свое, потерявшие всё самоотверженно бросались в огонь, чтобы спасти
чужой скарб. Молодые бабы и девки с кувшинами в руках сновали меж обгорелых
развалин, разнося тем, кто продолжал бороться с огнем, вино, квас, студеное, из
погребов, молоко и воду для питья.
