Кроме того, пастор Веттерман не больно-то приветствует
старинные языческие обряды. Конечно, он примет участие в праздничной пирушке и
будет хлестать пиво, не отставая от своих прихожан, но лишь потому, что любит
хмельной напиток пуще своей бессмертной души, а вовсе не из уважения к
старинному празднику. Вдобавок он был не в духе, потому что вскоре предстояло
отправляться проведать свою паству в Углич, Кострому и Нижний Новгород, где, по
цареву приказу, поселились другие вывезенные из Ливонии немцы, а покидать
насиженное местечко Веттерман терпеть не мог: настоящего пива где-то в Нижнем
днем с огнем не сыщешь!
– Элизиус! – раздался громовой рев, и Бомелий, обернувшись,
увидал Таубе, немецкого наемника, в числе нескольких других служившего теперь в
опричнине. Таубе стоял на пороге пивной, а за его широченной спиной маячили
веселые, раскрасневшиеся и порядком уже осоловелые Эберфельд, Кальб и Крузе –
такие же наемники. Одежды их являла собой немыслимую смесь русского и
рыцарского платья, однако из-под панцирей выглядывали все те же опричные метлы,
при виде которых Бомелия явственно перекосило.
– Иди к нам, лекарь Элизиус! Будем пить за Майское дерево,
за родную Швабию!
Бомелий с усилием растянул губы в подобии улыбки. За Швабию!
Он бы выпил за родной Везель и родную Вестфалию, но не с этими исчадиями ада,
которые льют кровь как воду, пользуясь попустительством русского царя и
превосходя в жестокости даже Малюту Скуратова.
– Герр Таубе… герр Крузе, герр Кальб, герр Эберфельд, –
чопорно кивнул он.
Таубе и прочие были уже слишком пьяны, но до Эберфельда,
самого сообразительного и хитрого, кое-что дошло. Он принял на лицо приличное
выражение почтения и отвесил поклон:
– Герр Бомелиус, окажите нам честь, – хотя бы одну кружечку
настоящего пива в компании ваших земляков и единоверцев.
Бомелий едва удержался – не смерил Эберфельда подозрительным
взглядом. Земляки – ладно, все иноземцы в России земляки, но вот насчет
единоверцев?.. Наслышан Бомелий, что сей велеречивый немчин недавно, в
доверительном разговоре, на которые всегда был щедр Иван Васильевич с
чужестранцами, склонял царя к принятию аугсбургского исповедания,
[54] однако
«дохтур Елисей» как бы православный нынче?
Вот именно, как бы. А вдруг Эберфельд что-то прознал о
прошлом, когда Элизиус Бомелиус входил в число вернейших последователей Игнатия
Лойолы?[55] Нет, надо быть поосторожнее с этим болтуном.
Сели за стол, сдвинули кружки, провозгласили тост, сдули
пену, глотнули. Бомелий отвык от пива и с трудом сдерживал гримасу отвращения.
Горькая пакость! Квасок, смородинная наливочка или хотя бы романея куда
приятнее. Не говоря уж о зеленом, иначе хлебном, вине, чистейшем, как слеза… Он
поставил недопитую кружку и осторожно смахнул пену с усов.
Кругом веселились обитатели Болвановки. Бомелий с
неодобрением косился на женщин, которые пировали вместе с мужчинами. Конечно,
здесь только замужние дамы, однако не подобает почтенным особам… Он
спохватился, усмехнулся, покачал головой. В этом кабаке он все равно что в
Германии, а примеряет на местных обитателей русские обычаи. Да, Русь и впрямь
вжилась в плоть его и кровь куда сильнее, чем хотелось бы, а главное, чем он
мог себе позволить… Впрочем, все в пивной, мужчины и женщины, были одеты
по-русски, а не на немецкий лад. Иноземцы, кроме воинских наемников, должны
были носить местное платье, если не хотели подвергнуть себя посмеянию и
презрению.
Внезапно он перехватил взгляд Эберфельда. Наверное, шваб
давно уже смотрел на него, потому что сразу повел глазами в сторону, указывая
на дверь.
Бомелий удивленно вскинул брови, но Эберфельд уже поднялся.
– Мне пора отлить, майне геррен! – провозгласил он
громогласно. – Кто еще желает опорожнить свой мочевой пузырь?
– Да мы только что их опорожнили, – коснеющим языком
пробормотал Таубе. – Не можем же мы все время стоять за углом со спущенными
штанами! В конце концов, сейчас холодно!
– А что, ты боишься отморозить своего маленького дружка? –
взвизгнул тщедушный Крузе, который, по слухам, имел столь могучий мужской
орган, что о нем прямо-таки легенды слагались. – Да, тебе надо беречь свой недозрелый
стручок!
Таубе был слишком пьян, чтобы обидеться, даже когда кругом
захохотали. Разговор вмиг сделался общим – присоединились и сидевшие за
соседними столами. Женщины поджимали губы и отворачивались, однако
прислушивались с видимым любопытством и украдкой прыскали в кулак.
– Воля ваша, – упрямо сказал Эберфельд, – но я все же пойду.
Вы со мной, герр Бомелиус?
Тот молча кивнул, поднялся.
Они вышли из общей залы, однако свернули не на улицу, а в
боковую комнатку, где их встретил хозяин пивной – Иоганн.
– Как вы долго, майне геррен, – сказал он с укором,
взволнованно тряся толстыми, багровыми щеками – непременной принадлежностью
каждого любителя пива. – Наш гость уже, наверное, заждался.
Бомелий огляделся, но в каморке не было никого, кроме
какого-то крепко спящего молодого, усатого человека в длинном черном плаще.
Неужели это тот, ради встречи с которым Бомелий пришел в Болвановку?
– Господин ждет вас в надежном месте, – понял его недоумение
Иоганн. – Это всего лишь ливонец, сопровождавший его от границы. Вы, герр
доктор, наденете плащ и шляпу проводника, и брат Адальберт, – он кивнул на
Эберфельда, – сопроводит вас к господину. А потом вернется к своим друзьям,
сказав, что вы отправились посмотреть мою больную жену.
– Фрау Марта больна? – удивился Бомелий, но Иоганн хитро
прищурился:
– Хорошая жена – это подарок от Бога. Она вполне здорова, но
лежит в постели. Потом она долго будет рассказывать о вашем посещении и ваших
советах.
Бомелий слегка улыбнулся. Женой Иоганна была та самая
ослепительная красавица Марта, которую он некогда вылечил «от червя»,
прославившись на всю Болвановку – и на всю Москву. Он сам мечтал жениться на
Марте, однако был слишком занят устройством своих опасных дел при дворе. А тем
временем отец Марты отдал ее надежному, обстоятельному Иоганну. Прошло
несколько лет, и от прежней красавицы не осталось ничего: они теперь с Иоганном
– воистину два сапога пара, вернее, две пивные бочки, и давно уже при звуке ее
имени не тянет сладко сердце.
