Между тем обходными маневрами Лёля подобралась
почти к самой околице. До края деревни оставался всего один огород, отделенный
от соседнего участка совсем узеньким, в полшага шириной, проулочком. Лёля
шагнула туда и приостановилась. У нее был выбор: либо ломиться через два забора
и широченные, старательно окученные картофельные грядки, либо пройти по тому
проулочку. Все бы ничего, но его надежно перегораживал своим кряжистым телом
какой-то поселянин. Он опирался локтями о забор, что-то внимательно разглядывая
во дворе, и, похоже, не собирался трогаться с места.
Лёля нерешительно оглянулась. Те трое ощутимо
приблизились. Вряд ли они одобрительно посмотрят на то, как незнакомая девица
вдруг чесанет через чужую картошку. Еще, чего доброго, хозяев на помощь
покличут. Нет, лучше идти вперед.
«Попрошу его посторониться – не укусит
же! – успокаивала она себя. – К тому же он так увлечен, что вполне
может меня не заметить».
Она вступила в проулок довольно бойко, но
постепенно замедлила шаги. Селянин явно не видел ее, и Лёля уже оказалась
рядом. Набираясь храбрости попросить его чуть сдвинуть оттопыренную корму, она
невольно заглянула за забор – и споткнулась в очередной раз.
Открывшееся ей зрелище было способно сбить с
ноги и полк солдат.
Лёля увидела крепкого рыжеволосого человека в
поблекших от старости тренировочных штанах и белой майке, открывающей мощные
веснушчатые плечи. Сидя на корточках, он поливал из бутылки (содержимое ее по
виду было неотличимо от воды, однако почему-то всякому становилось сразу ясно,
что это не вода) кусок хлеба, разминал его в ладони и кормил этим месивом
большого петуха. Петух был молодой, огненно-рыжий, красоты необычайной. Его
пышный хвост был украшен круто, наподобие серпа, выгнутым изумрудно-зеленым
пером. Это был не петух, а произведение искусства!
Он охотно склевал с ладони рыжего здоровяка
весь хлеб до крошечки и недовольно заквохтал, как бы прося добавки. И вдруг его
качнуло… Неуклюже расцепив спутавшиеся шпоры, красавец все же выровнялся.
Вскинул голову, вздыбил гребень. Одно крыло его напряженно опустилось, и,
загребая пыль, он начал бочком наскакивать на незримого противника. Из горла
вырвался грозный кукарек, внезапно сменившийся протяжным криком. Петух
натурально дал петуха, и тут всего его повело, повело в сторонку, он засеменил,
запутался-таки в шпорах – рухнул набок, беззвучно разевая клюв и заводя
подернутые пленочкой глаза.
– Ишь ты, еще поет! – рокочуще усмехнулся
человек в майке. – Я же говорил, Петька, что наклюкаешься. А ты все
гоношился: завязал, мол, завязал!
Мужик, навалившийся на забор, закис от смеха,
переступил… Лёля рванулась в образовавшуюся брешь, но не тут-то было: кто-то
сильно обхватил ее за талию и дернул так, что она упала бы навзничь, не прижми
ее в эту минуту к своей груди один из прохожих.
Он был тщедушен и мал ростом – макушка едва
достигала Лёле до плеча, – поэтому она без труда высвободилась из его
объятий, да еще и оттолкнула изо всех сил, с омерзением взглянула в бесцветное,
как бы стертое лицо в обрамлении жидких пегих волосиков. Но тут же второй
«прохожий» вцепился ей в руку, заламывая за спину:
– Ишь, какая боевая! Чья такая? Не знаешь,
Геннастый?
Геннастый, только что с восторгом созерцавший
процесс спаивания петуха, точно такими же квадратными глазами уставился на Лёлю
и вдруг пошел, пошел к ней, пошевеливая растопыренными пальцами и явно
намереваясь познакомиться с девушкой на ощупь.
– Гляди! Ты гляди! Чья такая соска?
– О! – удивился тот, что держал
Лёлю. – Не твоя? А я думал, твоя… Ну, раз не твоя и не наша, значит,
ничья. А раз ничья, значит, общая. Вдуем ей, Геннастый? Ты как?
– Я – за, – кивнул Геннастый, поднимая
руку, как на собрании. – Давайте, валите ее. – И начал споро
расстегивать штаны.
– Эй! – возмущенно взвизгнул
пегий. – Я за ней первый двинул, я ее первый и начну. А вы, пацаны, знай
очередь занимай, кто крайний да кто последний.
Тут в онемевшей от ужаса Лёле наконец-то
прорезался голос.
– Вы что? – сипло выкрикнула она, изо
всех сил отбиваясь от рук, неумолимо гнущих ее к земле. – Пустите, кому
говорю! Да пустите же!
Двое сжимали ее руки и втискивали голову в
землю, больно выдирая волосы, третий расталкивал бьющиеся ноги, а Геннастый,
расстегнув ширинку, уже мостился сверху. А она все никак не могла поверить,
никак… И вдруг, совершенно потерявшись от страха, истошно завопила, срывая
голос:
– Ди-ма-а! Мамочка! Спасите!
В ту же минуту тяжесть, навалившаяся ей на
грудь, волшебным образом слетела, Лёля хрипло втянула воздух – и увидала над
собой рыжее толстощекое лицо с небольшими ярко-зелеными глазами:
– Чего орешь? Чего тут разлеглась?
Незнакомец в майке, тот самый, что забавлялся
с петухом, схватил Лёлю за руку и резко вздернул:
– Ну, говори! Чего в грязи разлеглась, как
свинья с поросятами?
– Они… они меня… – задыхаясь, хлюпала слезами
и словами Лёля. – Они меня… хотели…
– Чего хотели-то, не пойму? – прогудел ее
спаситель. – Вы чего, хлопчики, девку обидели?
Он грозно повел взором – и Лёля увидела своих
обидчиков, скоромно подпиравших забор, словно школьники стенку перед кабинетом
директора. Нечего и говорить, что штаны у всех уже были приведены в приличное
состояние, и только пегий суетливо дергал заевшую «молнию», примирительно
бормоча:
– Да мы чего? Да мы ничего, господин староста.
Шли себе, никого не трогали, глядь – посреди дороги девка валяется. Ну, мы
давай ее подымать, чтоб не простыла часом, а она возьми да заори. Невесть чего,
знать, подумала!
У Лёли снова подкосились ноги – однако отнюдь
не из-за этого дурацкого вранья.
Господин староста! Значит, этот ражий мужик –
тот самый Ноздрюк, которого так боялась баба Дуня? Лёля вспомнила пудовый
кулак, сдернувший со стола бутыль с первачом (не им ли был совращен злосчастный
Петька?), вспомнила толстый, как бы негнущийся голос…
Да как же можно было не узнать старосту сразу?
И как так произошло, что, убегая от него, она угодила прямиком к нему в лапы?
Лёля попятилась, кося через плечо. Нет,
бесполезно и мечтать о бегстве. Не прорваться. Одна надежда – Ноздрюк не
сообразит, кто она… Одна надежда, что он круглый дурак, да?
– А ты не бойся, девушка, – пробормотал
староста с опасной ласковостью. – У нас ребята хорошие. И уважительные.
Дружка моего сильно уважают, верно, ребята?
Что-то свистнуло, словно взрезало воздух, и
Лёля увидела, что Ноздрюк держит в руках кнут.
