Он перекрестился бы, да руки ему Дмитрий
связал даже покрепче, чем вязал «станцию». Тогда староста завел глаза и взвыл
неразборчивым, жалким голоском, как бы моля о пощаде… Такое состояние человек
может испытывать, если вдруг увидел, к примеру, ожившего мертвеца. Это
доказывало: Леша рассказывал правду о своих злоключениях. Хотя рассказ звучал,
как бы это помягче выразиться, несколько фантастично… Староста преследовал его,
тоже хотел прикончить, когда понял, что перепуганный мальчик видел расправу над
своей несчастной бабушкой. Леша петлял по лесу до тех пор, пока вовсе не
обессилел и не сунулся под какой-то огромный выворотень. Собаки старосты гнали
мальчишку по пятам, словно дикого зверя, и принялись азартно наскакивать на его
укрытие. Леша, дрожа от страха, протискивался все глубже и глубже в нору, как
вдруг мимо него с угрюмым ворчанием пролезла какая-то темная, пахнущая зверем
фигура и со страшным рычанием набросилась на собак. Судя по отчаянному визгу,
те неслись, не помня себя от страха, до самой деревни. Леша слышал беспорядочные
выстрелы: староста небось пытался отбиться, ему удалось убежать. За время боя к
Леше подкатились два мохнатых клубочка и принялись всячески с ним забавляться.
Хозяин берлоги – правильнее, впрочем, будет сказать: хозяйка! – хозяйка,
стало быть, берлоги вернулась невредимой, но злой и принялась обнюхивать
незваного гостя с угрожающим ворчанием. Но малышня захныкала, заскулила – и
мамаша оставила детей в покое. Вскоре она ушла по каким-то своим медвежьим
делам, а когда уснули маленькие мохнатики, выбрался на свет божий и Леша. Его
изрядно поцарапали «детские» коготки, но большого урону не причинили.
Староста-то, конечно, был уверен, что «дурня» задрала рассерженная
медведица, – то-то так перепугался, увидев его живым и здоровым!
Хотя насчет здоровья… Похоже, мальчишка и
раньше не отличался особой четкостью суждений, а теперь, после таких
потрясений… Он твердил только одно: «Домой хочу… Боюсь… Домой хочу… Боюсь…» – и
добиться чего-то иного от него было поначалу просто невозможно. Дмитрий сразу
пытался выспрашивать про Лёлю, да это было все равно что обсуждать с Лешей
кризис 17 августа. Он не знал ничего, кроме своего страха и горя по бабушке.
Однако чем ближе они подходили к деревне и чем дальше, соответственно,
отдалялись от старосты, тем спокойнее чувствовал себя мальчик и тем более
связно выражал свои мысли. Андрей соорудил ему из сухого пайка огромный
бутерброд, и, когда мальчик все-таки справился с ним – добрая половина перепала
козленку, у которого оказался поистине волчий аппетит! – силы окончательно
вернулись к нему. И рассудок тоже: настолько, что он начал проявлять
осторожность, как бы неожиданные пришельцы не попали в деревне в беду. Именно
поэтому шли таясь и, опять же таясь, сидели теперь на сеновале, а не в
опустелой избе, стоявшей нараспашку, с незапертой дверью.
Сначала мальчик не мог сказать ничего
вразумительного о том, почему убили его бабку. В представлении Дмитрия возник
образ какой-то деревенской ведьмы, вдобавок – самогонщицы, чем-то настолько
прогневившей всесильного старосту, что тот в компании с подручными расправился
с ней самым бесчеловечным образом. Ее сунули головой в болото и держали так,
пока не захлебнулась. Тут староста бросился в погоню за Лешей, труп тем
временем окоченел, а потом его воткнули в середину болотца, будто некую жуткую
вешку. Кошмар, не подберешь другого слова, в голове такое не укладывается! Но
что такого ужасного сделала старуха, чем заслужила свою лютую смерть, –
этого Дмитрий не мог себе представить.
Наконец, окончательно придя в себя и ощутив
себя в полной безопасности под защитой незнакомцев, Леша заговорил вполне
связно, – и начались диковинные открытия.
Оказалось, день или два назад – мальчик не мог
сказать точно, страх многое спутал в его больной голове – к ним на двор среди
ночи прибежала беглянка из усадьбы. Когда Леша нашел ее утром на сеновале, он
поначалу решил, будто это ночница-русалка спряталась от палящих солнечных
лучей, чтобы не растаять и дождаться спасительной тьмы. К тому же она была
одета в Лешину рубаху и юбку бабы Дуни, словно своих вещей не имела. Конечно,
ведь русалки танцуют под березами без одежды, а потому иногда крадут у людей их
платье, чтобы ничем не отличаться от них. У девушки были белые, как льняная
пряжа, волосы, длинные, мягкие, как березовая кора, только все спутанные,
словно девушка танцевала в обнимку с ветром. Это лишь у водяниц волосы зеленые,
а у лесных плясуний они белые! И только когда Леша почувствовал, что у спящей
незнакомки ранена спина, он понял: это живая девушка, а не русалка. Спину он ей
залечил, и девушка по имени Лёля чуть не весь день провела в их избе, пока
вдруг не нагрянул Ноздрюк.
– А это еще кто? – брезгливо спросил
Андрей. – Еще одна сволочь из компании вашего старосты?
– Да он сам староста и есть, –
пробормотал Леша, дико мерцая в темноте своими огромными глазищами.
– Я так и думал, что он врет, – угрюмо
пробормотал Андрей, вспомнив, какую кучу нелепиц нагородил рыжий.
Дмитрий только кивнул – и сунул в сено, в
дальний угол, свой тяжелый рюкзак. Повесил на плечо ружье, отнятое у
старосты, – боевой трофей, рассовал по карманам патроны.
– Далеко собрался? – насторожился Андрей.
– Ты что, не слышал? Это же Ноздрюк Лёлю
поймал, когда она ушла от бабы Дуни. Если кто и знает, где она сейчас, то он
один. Пойду поболтаю с ним по-свойски. Надо думать, пребывание связанным в
ночной темноте в лесу располагает человека к откровенности. А если нет…
– Димыч, ты… – заикнулся было Андрей.
Но Дмитрий только усмехнулся:
– Успокойся, мешок полиэтиленовый я так в лесу
и бросил, а другого искать недосуг. Но есть немало способов заставить человека
заговорить.
Он хотел задать Ноздрюку только один вопрос. И
не о Лёле. Ну что мог сделать с Лёлей староста, кроме как вернуть ее в усадьбу?
Наверняка она сейчас там. Но как пробраться в это самое «там»? Вот о чем
предстояло рассказать Ноздрюку. Поведать, извините за выражение… Выложить!
Расколоться! Развязать свой поганый язык. И он его развяжет, Дмитрий в этом не
сомневался.
«Скорей бы все это кончилось, – подумал
он вдруг с оттенком растерянности, а может быть, и страха. – Я… с ума я
сошел, что ли? Неужели это нормально: идти напролом, никого и ничего не жалея?
По-моему, я даже получаю от этого удовольствие. От жестокости – удовольствие?
Нет, не так. Она вдруг стала естественной, необходимой чертой моего характера.
Или просто правилом игры? Скорее бы уж доиграть… вернее, выиграть».
Он прекрасно помнил дорогу. Сначала задами до
поворота на большую дорогу, потом сразу прямо в лес и по твердой, набитой
тропке до поляны. Оттуда налево, и совсем скоро в просвете деревьев мелькнет
высоченная осина, возвышающаяся над всеми своими соседями. И еще примета –
выворотень посреди тропы. И слышен будет запах гниловатой болотной воды, шелест
камышей, все еще отпевающих, оплакивающих бабу Дуню…
