Ни Толик, ни «официант» не были расположены
выслушивать Лёлины медицинские откровения. Сухо кивнув Ноздрюку и компании,
которые просто-таки на цирлах выплясывали от рабского усердия, они взяли
беглянку под белы рученьки и повлекли ее в «замок» – под замок. Ни слова не
было произнесено в ответ на все ее причитания и призывы. Втолкнули в темную
комнату – и все. Она не удержалась на ногах и упала, ударившись подбородком обо
что-то твердое. Это была ручка кресла. В кресло она и заползла и вот сидела уже
который час, чувствуя, как ноет челюсть, ощущая железистый привкус крови во рту
(наверняка рассадила губу) и тупо размышляя о том, что было, что будет… а чего
уже не будет никогда.
Самым ужасным казалось то, что ее выдали.
Выдали, предали, продали! Если бы настигли в погоне, если бы схватили охранники
– это было бы как-то… закономерно, логично, что ли. Но просто люди –
русские! – выдают беглянку, не преступницу, а несчастную, замотанную до
крайности девку, – явно криминальным элементам, явно темным
личностям, – это было просто непостижимо уму. И стоит вспомнить раболепие,
с каким дожидались Ноздрюк, Геннастый и прочие хоть словечка поощрения
охранников, выпрашивали его, как подачку! Лёля на миг испытала даже нечто вроде
мстительного торжества при виде пренебрежения, с каким обитатели замка
отнеслись к этим предателям. Да ведь их здесь ни во что не ставили, а они-то
как старались! Почему? По какой такой причине? За те твердые денежки, которые
платит им Хозяин? За гарантированное благополучие? За уверенность в завтрашнем
дне?
Ну что ж, это не так уж мало в наш безумный
век, в нашей обезумевшей стране… Если на одну чашу положить эту самую
обеспеченность, уверенность, благополучие, а на другую жизнь какой-то
неизвестной побродяжки, какая чаша перевесит? Уж точно не Лёлина…
А странно все-таки: вся благополучная деревня
во главе со своим мутно-рыжим, как Чубайсер, старостой ополчилась против
несчастной беглянки, и только одна бывшая самогонщица, затаившая зло на своих
более удачливых односельчан, попыталась ей помочь – как бы из принципа, из
чувства протеста. Печальная, печальная получается картина, а что самое
печальное, так это то, что чем дальше, тем больше убеждалась Лёля: нет у нее
особого зла к Ноздрюку и его команде предателей.
…Мама не зря называла ее философкой: Лёлю
хлебом не корми, только дай подвести теоретическую базу под какую-нибудь
пакость – и найти ей оправдание. «Девчонке надо было учиться на
психолога! – ворчал, бывало, папенька. – Это ты, Маринка, ее сгубила
своей историоманией. И кто она теперь? Никто! А был бы замечательный
психоаналитик. Это же престижнейшая профессия!»
Папа от своей непомерной отцовской любви
преувеличивал, конечно. Никакого психоаналитика из Лёли не вышло бы: ее
собственная личная драма это совершенно четко проиллюстрировала. Если она себя
до сих пор успокоить не способна, то где уж других-то лечить! «Врачу, исцелися
сам!» С другой стороны, искать соринку в чужом глазу куда легче, чем найти бревно
в своем, это общеизвестно. Но сегодняшняя ситуация и в самом деле предельна
проста…
Эта деревня – «глухое озеро» – как бы
отражение в капле дождя или росы (что больше нравится политикам и поэтам) всей
страны. Глупости, все глупости, коммунистические разглагольствования о роли
народных масс, которые стихийно вызывают к жизни героев. Их выкликают на подвиг
обстоятельства! А сам народ без героев – просто почва. Земля под парами. Годами
может ждать, пока упадет в нее живое зерно, прорастет, зацепится корнями – и
рассыплется в свой черед множеством новых зерен. Но чем дольше земля ждет, тем
более заплетается корнями сорняков, тем крепче зарастает всяческим бурьяном и
чертополохом. Ведь это истина, что благородные, культурные растения нуждаются в
уходе, а всякое сорное дерьмо растет-процветает в любое время в любом месте, и
чем хуже условия, тем лучше для него. А тут еще всякие ветры-суховеи, засухи,
дожди, морозы, наводнения – да мало ли какие эрозии почвы? И скудеет она, и
тощает, и привыкает к убожеству существования, и даже начинает находить в нем
определенное удовольствие… А зачем, спрашивается, напрягаться, питать какое-то
изнеженное произрастание? Не проще ли кормить-поить неприхотливые, крепенькие
такие сорняки? Какая, по большому счету, земле разница, что на ней расти
будет?!
Вот и растит она все, что ни попадя… Вопрос:
ее ли в этом винить или то зернышко, которое никак, ну никак в нее не падает?
Вопрос без ответа.
Помнится, когда Лёля читала «Молодую гвардию»
Фадеева, ее прямо до мозга костей поразила одна сцена. Молодежь призывают на
биржу труда. Все знают, что это означает, – угон в Германию. Валя, подруга
Ульяны Громовой, будущей молодогвардейской героини, туда безропотно идет и
безропотно же соглашается ехать в фашистскую неволю, хотя Уля предлагает помощь,
предлагает бежать… Валя отказывается, и дело тут не в страхе. Решение людям
диктует власть. Сейчас власть – немцы, значит, надо выполнять их волю.
Так и в Лесной: Хозяин-барин, его свита,
доктор – это конкретная, сильная, правомочная власть, значит, надо исполнять ее
волю. В том-то все и дело: в силе, конкретности, могуществе! Не какой-то там
абстрактный президент в какой-то там неведомой Москве (а может, его там и нет
вовсе, может, это только манекен на экране телевизора или вовсе, выражаясь
по-нынешнему, глюк?!), которому и дела нет до деревни Лесной и ее обитателей,
он и названия-то такого в жизни не слышал! Это наш барин, мы под его крылышком
живем, накормлены-напоены его заботами, – так ради чего, ради каких
выдуманных другими, нереальными людьми принципов мы должны жертвовать своей
жизнью? До нас никому нет дела! И нам – ни до кого нет. Каждый, братцы, за
себя, один бог за всех, да и того, говорят, и нету вовсе, один вселенский
разум, а он, может, железяка, машинка электронная – вот и все дела!
Лёля опустила голову на руки. Ну что,
психоаналитик? Здорово ты запутала то, что попыталась распутать, да? Главное,
до чего же легче стало на душе! И если завтра этот чокнутый вампир по имени
Петр Петрович заявится пить-качать твою кровушку, ты подставишь ему яремную
вену (выражаясь фигурально, ему-то понадобится всего-навсего вульгарная
локтевая!) с чувством глубокой социальной справедливости происходящего?
Да нет, вряд ли… А придется, делать-то нечего!
Делать нечего… Лёля бессильно уронила руки с
подлокотников и тихо вскрикнула от боли, сильно стукнувшись костяшками пальцев
правой обо что-то твердое. Пошарила. Коробка какая-то, что ли? Нет, похоже на
чемоданчик. Чемоданчик из какой-то ткани, но внутри – твердое. Что бы это могло
быть? Откуда взялось? Не было у нее в комнате никаких чемоданчиков! Или
принесли, пока она бродяжничала? А зачем? Мину подложили под строптивицу?
Что-то больно расточительно ее собираются наказывать… А может, доктор принес
сюда загодя свой медицинский инструментарий, с помощью которого намерен качать
из Лёли кровушку?..
