И тотчас это слово – пациент – вызвало в
сознании такую бурю болезненных ассоциаций, что Лёля с трудом подавила стон. Ну
да, ну да, там был точно такой же потолок, и Лёля все пыталась отвернуться от
него, потому что и там лампы казались ей глазами: множеством укоризненных глаз…
Странно, да? Лампы смотрели с осуждением, а люди, окружавшие Лёлю там,
совершенно равнодушно. Нет, конечно, им было не наплевать на пациентку и ее
здоровье, но они просто делали свою работу – ежедневную, рутинную, можно
сказать, работу. Вдобавок сюда никого насильно не тянули, всякий приходил
(вернее, всякая приходила) своей охотой, самостоятельно принимая решение, а те
люди всего лишь приводились в исполнение, помогали, служили ей, можно сказать…
И все-таки Лёле стало невыносимо тошно при одной только мысли, что она снова там.
Неужели все, что она там испытала, пережила, все слезы, которые выплакала в
больничную тощую подушку, ей только привиделись? Там, кстати, никто не утешал
плачущих. Считалось, что наркоз, отходя, может давать самую причудливую
картину: некоторые рыдали, некоторые, наоборот, смеялись, некоторые взахлеб
пересказывали свои видения (похоже, то, что им вкалывали, было сильнейшим
галлюциногеном, одна женщина, к примеру, успела в Индии побывать и покататься
на слоне), ну а такие, как Лёля… Такие идиотки, как Лёля, должны были усвоить
простую истину: снявши голову, по волосам не плачут! И вообще, самая лучшая
проблема – та, которой нет. Ребенок матери-одиночки, на которую глубоко плевать
отцу этого самого ребенка, это о-го-го какая проблема! Для нее, для ее семьи…
Для этого самого отца, который, конечно, не откажется платить алименты, но так
круто заломит свою светлую, лоснящуюся бровь, что Лёля мгновенно прочтет его
мысль: «А кто мне докажет, что ребенок и в самом деле мой?» – и ей больше всего
на свете захочется умереть, прямо сейчас, вот сию же минуту, на его глазах.
Может быть, ему хоть на одну минуточку станет ее жаль. Но это, между прочим,
далеко не факт!
– Эй, барышня, проснемся, проснемся!
Кто-то легонько пошлепал ее по щекам.
– Хватит спать, так и жизнь проспишь. Пора
покушать, лекарство принять.
Лекарство! Значит, она и в самом деле еще там!
Лёля распахнула глаза, резко села, но тут же
вновь опрокинулась на подушку. Сказать, что голова винтом пошла, значит, ничего
не сказать. Ее словно в центрифугу втянуло, болезненные спазмы стиснули
желудок, тело покрылось ледяным потом…
Кто-то сильно схватил Лёлю за плечи,
приподнял, наклонил вперед – и в ту же минуту ее буквально вывернуло наизнанку:
со жгучими, болезненными спазмами в пустом желудке, с горьким вкусом желчи во
рту.
На миг разомкнув мокрые от слез ресницы, Лёля
увидела стоящий у нее на коленях таз, и стало чуть легче: все-таки ее не на
себя выворачивает.
– Козлы гребаные, – тихо сказал кто-то
рядом, по-прежнему придерживая ее за плечи, – сколько же раз вы ее кололи?
– Н-ну… раза три, – задумчиво отозвался
хрипловатый голос, показавшийся Лёле знакомым натурально до тошноты: ее
вывернуло снова.
– Да, у нее на тебя нормальная, здоровая
реакция, Асан, – с едва заметной насмешкой произнес первый голос. – И
выработались рефлексы на удивление быстро! Не стану спрашивать, как удалось
этого добиться: я уже усвоил, что ты меня очень уважаешь, а потому слова в
простоте не скажешь. Но про ее глубинные чувства к тебе надо не забыть,
глядишь, другой раз и пригодятся. Теперь скажи, на кой хрен понадобилось ее так
часто колоть? Я же дал три дозы на крайний случай, на самый крайний! А ты что,
тренировался на ней, как уколы делать?
– Между прочим, она в пути дважды приходила в
сознание, – напряженным, ломким от обиды голосом произнес Асан. – Я
так понимаю, доктор, это и были крайние случаи, разве нет?
– Ну, может быть, может быть, –
примирительно пробормотал доктор, осторожно помогая Лёле лечь.
Она откинулась на спину, судорожно всхлипывая,
не в силах расслабить тело, сведенное болезненными конвульсиями. Даже лицо,
чудилось, застыло, перекошенное гримасой.
– Ладно, что сделано, то сделано. Плохо
только, что она долго будет в норму приходить. Хотелось бы закончить все
побыстрее. Хозяин просто вне себя от нетерпения.
– Ну, я что-то не заметил, будто он так уж вне
себя, – с тем же оттенком обиды пробормотал Асан. – По-моему, он был
очень даже доволен.
– Конечно, доволен, – покладисто
согласился доктор, обтирая чем-то душистым, приятно-теплым похолодевшее Лёлино
лицо. Она почувствовала, как судорога отпускает мышцы, разглаживаются
страдальческие морщины. – Еще бы ему не быть довольным: девушка-то здесь!
Он ведь ничего не знает, в каком состоянии вы ее доставили, думает, у нее
просто шок, я ему про твое усердие ничего не сказал, заметь себе, дорогой Асан.
– Усердие? Я не понимаю, – пробормотал
Асан, – разве усердие может быть плохо? У вас, у русских, все так странно…
– У нас, у русских, говорят: услужливый дурак
опаснее врага, – приветливо пояснил доктор. – И еще говорят: оказать
медвежью услугу. Так вот: ты со своим усердием оказал Хозяину медвежью услугу,
понял? Обычно на восстановление организма после моего укола нужны сутки. После
двух уколов – трое суток. А после трех – неделя. Соображаешь, горный баран? К
ней нельзя будет подступиться семь дней и ночей! И это после всех усилий,
которые мы приложили, чтобы вычислить ее, найти, достать! А ты…
– А я, – запальчиво выкрикнул
Асан, – я ее и достал! Ты что, забыл? Именно я ее и достал!
– Да тебе ее на блюдечке с голубой каемочкой
поднесли, – с глубочайшим презрением откликнулся доктор. – И все, что
от тебя требовалось, это взять блюдечко в зубы и, повиливая хвостиком, принести
Хозяину. Он бы тебя погладил по головке и сказал: умница, Асанчик, служи
дальше! И Асанчик наш побежал бы служить, опять-таки повиливая хвостиком от
счастья и утирая скупую мужскую слезу… Стоять! – гаркнул он вдруг. –
Стой где стоишь, руки подними и не дергайся! Забыл, кто ты есть? На место,
Асан, на место, вот так, хороший песик! А теперь пошел вон, и если я еще раз
только увижу на твоей усатой морде это дивное выраженьице… Никаких мне тут
джихадов, понял? Ну, пошел, брысь!
Хлопнула дверь. Загрохотали, удаляясь, тяжелые
шаги – и вскоре утихли.
– Бар-раны! Горные бараны! – с ненавистью
выдохнул доктор после небольшой паузы. – Пистолет ходячий с курком вместо
хрена! Чуть что – сразу мастурбирует! И, зуб даю, как мы клялись в златые
школьные года, на дороге в разных местах осталось после этого вояки несколько
трупов. А про девчонку, которая его навела на эту барышню, не забыл, интересно?
Вот уж кого следовало убирать в первую очередь! Надо бы ему напомнить. Хотя наш
чурка скорее перестарается… Кровавый след Асана – какое название для
бестселлера, а? Продаю задешево!..
