Мало того, что у него были дежурства, когда
каждое ЧС было его личным делом. Лёле чудилось, он не пропускает ни одной
аварии, нарочно уговорив свое начальство, чтобы оно вызывало его при
самомалейшей тревоге. Пейджер на ремне его джинсов мог заверещать в любое время
дня и ночи, и не было случая, чтобы Дмитрий тут же не прервал всякое дело
(вся-ко-е!) и не кинулся к телефону, а то и прямиком к указанному в сообщении
месту. Хорошо, что Лёля не подсчитывала свидания, которые были отменены. Эта
цифра могла бы попасть в Книгу рекордов Гиннесса! И спасибо еще, если Дмитрий
давал себе труд предупреждать об их отмене, – чаще Лёля безнадежно
топталась на улице, стуча зубами от холода и злости. Потом, когда родители уехали
в деревню, она хотя бы не позорилась на людях, но как дурочка торчала то у
окна, то возле «глазка» у себя дома. Как в клетке, как в западне!
Нет, сначала Лёлю это даже умиляло. Она
считала своего возлюбленного существом высшего порядка, спасателем от бога!
Потом случайно посмотрела знаменитый некогда фильм «Лоуренс Аравийский» – и
поразилась сходству главного героя с Дмитрием. Чудовищно тщеславный тип, этакий
любитель произвести сногсшибательное впечатление! Ведь Лоуренс все свои
невероятные подвиги совершал, чтобы возвыситься над толпой, продемонстрировать,
какой он вообще, в натуре, так сказать сверхчеловек. Добро бы еще желал славы,
почестей или богатства. Нет, он ловил кайф в непрестанном самоутверждении и
самолюбовании. Вот и Дмитрий был таким же.
Из всех телепередач Дмитрий выбирал только
выпуски теленовостей, потому что там довольно часто мелькали сообщения о
всяческих ЧС. Надо было видеть, как загорались в эти минуты его глаза!
«Кажется, он жалеет, что сидит (лежит) сейчас
здесь, со мной, на диване, а не лезет вниз головой в какую-то немыслимую дыру с
этим своим «Лукасом»!» – печально думала Лёля, которая к тому времени уже
поднаторела немножко в терминологии, говорила коротко – ЧС вместо длинного
«чрезвычайная ситуация» – и знала, что «Лукас» – это новая, продвинутая модель
гидравлического резака, чуть ли не первейшего орудия спасателей: он кабель в
руку толщиной разрежет, будто батон колбасы, покореженную крышу автомобиля
вскроет, словно консервную банку, а при необходимости и бетонную плиту поднимет,
уподобившись домкрату…
И вот однажды сидели (лежали) они с Дмитрием
перед телевизором и смотрели во «Времени» сюжет про космонавта-2, ожидая
известия об очередном ЧС. И Лёля сказала:
– Вот несправедливость, а? Ведь он совершил
такой же подвиг, как Гагарин. Однако имя того до сих пор гремит, а про этого
словно бы забыли уже на другой день после полета.
А Дмитрий буркнул в ответ:
– Помнят всегда первых. Второй может быть и
лучше, и храбрее, но… он второй. Хочу быть первым!
И что? Лоуренс Аравийский рассуждал иначе?
Лёля пыталась рассуждать здраво. Конечно,
профессия не могла не наложить отпечаток на характер Дмитрия. Беспрестанно видя
беспомощных людей, чьи жизни иногда в буквальном смысле находятся в его руках,
он волей-неволей проникся сознанием исключительности своего дела. Он начал
ощущать себя (ну и еще горстку немногих, таких же, как он) избранным, а труд
свой – отмеченным печатью особого благородства… Ну и всякое такое. Но однажды
Лёля видела по телевизору короткое интервью с одним из лучших друзей Дмитрия –
Юрием Разумихиным. Она смутно помнила этого человека, которого видела во дворе
разрушенного Светиного дома. Тогда он был хмурым, озабоченным, а теперь
улыбался в камеру и говорил хорошие слова. На вопрос: «Какое главное качество
спасателя?» – ответил: «По-моему, доброта».
Лёлина мама, на минутку повернувшись к
телевизору от компьютера, умиленно вздохнула: она вообще была необычайно
чувствительна к этаким правильным словам. А Лёле стоило немалого труда не
фыркнуть возмущенно. Вот оно, значит, как? Доброта, да? Но почему же она у
Дмитрия распространяется только на заваленных обломками взрыва, застрявших в
искореженном автомобиле, унесенных ветром на льдине… на худой конец, торчащих в
проломе на высоте пятого этажа? Что, ей вечно оказываться во всяких передрягах,
чтобы Дмитрий был добр к ней, к своей… ну, скажем так, подруге, – а не
только к посторонним, попавшим в беду? Похоже, Лёлина беда – внешнее
благополучие! Не обзавестись ли ей для разнообразия инвалидной коляской или, по
крайности, парой костылей?..
А потом Лёля поняла, что с Дмитрием дела
обстоят еще хуже, чем ей казалось. Она тогда в очередной раз прождала его
попусту, а через день, когда он появился как ни в чем не бывало, сорвалась и
наговорила… всякого такого. Она вообще вдруг стала в последнее время нервозной,
злой, напряженной. Весна, что ли, так действовала?
«Весна, весна, пора любви…», она была,
бедняга, тут ни при чем, однако Лёля этого пока еще не знала.
Сорвалась она, короче говоря. Дмитрий слушал,
слушал, досадливо морщась, когда Лёля ударялась в слезы, а потом вдруг сказал,
как бы даже невпопад:
– Легче всего на ЧС. Ты точно знаешь, что надо
делать. Весь этот макияж жизни как бы смывается. Слетает всякая шелуха, и
остается только истинное. И эта истина сама диктует тебе, как поступать.
Легче всего на ЧС… Как вам это понравится,
люди добрые? Дмитрий, получается, ловит кайф от чужих страданий? Итак, правы
психологи – в каждом деле существует профессиональная аморальность? Продавцы
готовы отравить покупателей, врачи – зарезать пациентов, милиция иногда
безжалостней преступников, а спасатели жаждут аварий, потому что в этом
катарсисе рождается некая истина?
Конечно, это были только слова, и вывернуть их
наизнанку могла только обиженная женщина, которая физически чувствует, как ее
счастье утекает меж пальцев. Будто вода, будто песок! И нет никакой возможности
его удержать. Или… есть?
Честно говоря, когда Лёля поняла, что
беременна, у нее не возникло никаких высоких и светлых мыслей на тему, что вот,
мол, и начинают сбываться мечты о двух детях, которые когда-нибудь станут
вспоминать родительский дом как счастливейшее место на земле. Она не
обрадовалась, не огорчилась, не испугалась. Она только подумала, что теперь-то
уж у нее есть средство привязать к себе Дмитрия!
Держи карман шире…
Самурай. Лето, 1997
Самым страшным было то, что сказал Македонский
о семье. Оказывается, о ней в «Нимб ЛТД» давно известно! Значит, в любую минуту
туда может отправиться группа. Да и группа не понадобится – один человек
справится вполне.
И все-таки Самурай считал, что у него есть
шанс. Он цеплялся, как за соломинку, опять же за слова Македонского: мол, если
он даст себя прикончить, не тронут его дочь. О том, что Самурай прикончить себя
не дал, еще никто не знает. Какая-то фора у него есть. В любом случае, даже
если прямо сейчас кто-то окажется на поляне и поймет, что произошло, еще
понадобится время на принятие решения. А он свое уже принял. Более того –
приступил к его исполнению.
