– Оп-ля!
Он взял том, открыл. Присвистнул удивленно:
– За-бав-но… Дело в том, Любочка, что это не
совсем книга, а как бы тайничок. Но вот чудеса: когда я вчера вечером сюда
заглянул, тут было пусто. А сейчас лежит сидиромчик… чик-чик… Интересно, как он
сюда попал?
Задумчиво бормоча, доктор сделал было шаг от
стремянки, но воскликнул:
– Ах да!
Поглядел на Любочку, которая стояла ни жива ни
мертва.
– Слушай, моя прелесть, тебе не надоело там
торчать, на верхотуре? Того и гляди головка закружится – упадешь. Давай я тебе
помогу спуститься.
И с силой рванул стремянку.
Лёля. Июль, 1999
Мелькнувшая было надежда, что Асан пройдет
сначала к кровати, оставив дверь приоткрытой, и Лёля успеет выскользнуть, тут
же растаяла, как снег под солнцем.
– Куда собралась? – угрюмо спросил
Асан. – На прогулку, что ли?
Он коснулся стены ладонью – вспыхнул свет.
Лёля закрыла лицо руками и поглядывала сквозь растопыренные пальцы.
Единственное, что сейчас удерживало от дурного, панического вопля, был
последний проблеск логики: ну не стал бы Асан тратить силы, время, убивать
других людей, чтобы сейчас вдруг прийти – и прикончить ее! А зачем тогда
пришел? Может быть, чтобы…
Она выставила вперед руки, изо рта вырвалось
сипло, жалко:
– Не подходи! Не трогай меня!
Асан глянул изумленно:
– Ты чего? А, это… Не бойся, не трону. Нужна
ты мне!
Никогда Лёля не предполагала, что слова о
собственной никчемности так ее порадуют!
– Что тебе нужно? – выдавила более
членораздельно.
– Иди на постель, – хмуро приказал
Асан. – Да не бойся! – прикрикнул раздраженно. – Сказал же – не
трону! Сесть хочу. Иди на кровать, ну?
Лёля кое-как выбралась из кресла и на дрожащих
ногах добралась до кровати, изумляясь про себя этой непонятной деликатности
бандита. Или это уловка? Чтобы удобнее было наброситься?..
Она забилась в уголок, выставив колени, локти,
исподлобья следя, как Асан носком тяжелого ботинка потянул к себе кресло и сел,
сняв с плеча небольшую плоскую сумку и поставив ее на пол, между креслом и
стеной. Он сидел так, чтобы видеть и Лёлю, и дверь. Сунул руку за пазуху и
положил на колени черный, тускло блеснувший пистолет.
У Лёли пересохло в горле.
– У тебя доктор был сегодня? – хмуро
спросил Асан.
Слабо качнула головой.
– Языком говори, когда спрашивают, чего башкой
трясешь? – внезапно озлился бандит.
– Не был, нет…
– Так одна и сидишь?
– Одна, да, одна…
– И что, тебе еще никто ничего не
говорил? – насторожился Асан.
– О чем? – испуганно прошелестела Лёля.
– Зачем ты здесь. И про Олесю.
– Нет, нет… А кто такая Олеся?
Откуда-то взялись силы и соображение задать
этот вопрос, ну надо же! Неужели и впрямь можно ко всему привыкнуть – и
находиться под дулом пистолета тоже?
– Олеся – дочка Хозяина, – спокойно произнес
Асан, и в голосе его Лёле послышалось нечто похожее на теплоту. –
Маленькая еще, ей только семь лет. Она больна. Лейкемия у нее.
Лейкемия?!
Лёля отпрянула, вжалась в стенку. Мимолетно
вспомнила, сколько перемучилась за те четыре дня, которые прошли между
получением повестки из Центра крови и разговором с той докторшей,
Смиринской, – эту фамилию Лёля, наверное, никогда не забудет! Все-таки это
жестоко – так писать в серенькой, отпечатанной на плохой газетной бумаге
повестке:
«Уважаемая Нечаева О. В.! Убедительно просим
вас явиться 26 июня сего года в 15 час. в областной Центр крови, кабинет ь 43,
по поводу вашего анализа. Врач Смиринская».
Ну у кого не пойдет мороз по коже от такой
повесточки? Кто не подумает самого дурного?
Лёля тогда натурально простилась с жизнью.
Сразу решила: белокровие. Лейкемия, значит… Вот и все. Отпела, стрекоза. Теперь
попляшешь!
А главное, страх свой приходилось переживать в
одиночестве. Не скажешь ведь о таком маме! И не только потому, что не хочется
ее волновать: еще успеет, наволнуется, когда анализ подтвердится. Но ведь
придется объяснять, как Лёлины данные попали в Центр крови. А путь был только
один: из женской консультации, где она сдавала кровь перед абортом. Конечно,
мама человек наивный и доверчивый, иногда до смешного, но не настолько, чтобы
поверить в некий профилактический осмотр. Еще при советской власти это
худо-бедно практиковалось, а теперь мы все предоставлены сами себе. Хочешь –
живи здоровым; хочешь – болей; хочешь – помирай. Твои проблемы! То есть мама, конечно,
ни в какие такие безотносительные анализы не поверит. Прекрасно понимает, как
далеко зашли их отношения с Дмитрием… А если Лёля сделала аборт, значит, они,
эти отношения, как зашли – так и обратно вышли. Вот от чего она просто с ума
сойдет. Нет, маме говорить ничего нельзя, ей и с отцом забот хватает. Только
одному человеку Лёля могла бы открыться, но именно к нему не обратилась бы ни
за что. Ни за что! Можно представить, с каким скучающим выражением он процедит:
«Ну, что там у тебя? Ах, не телефонный разговор? Нет, извини, у меня нет
времени по свиданиям ходить: надо ехать на ЧС, я ведь спасатель!»
А главное, все это Лёлино беспокойство вполне
может кончиться ничем. Ее анализы, к примеру, с чьими-то перепутали… Нет,
правда, – наверняка это именно так. Уж если бы она была больна, то и
чувствовала бы себя соответственно, а то ведь ничего не болит, кроме сердца, но
кровь тут явно ни при чем.
Лёля так изволновалась, что почти убедила себя
в ошибке. И решила: если она здорова, так здорова. А больна… лейкемия все равно
практически неизлечима. Полазила по Интернету – безумных денег стоит пересадка
костного мозга, у них таких средств нет, тогда зачем узнавать день и час своей
смерти? Нет, не пойдет она ни в какой Центр крови!
И не пошла. 26 июня не пошла, и 27-го, а 28-го
и 29-го были выходные. То есть Лёля сама продлила свои мучения аж на четыре
дня, идиотка! И это были те еще денечки… В ночь на понедельник она проснулась
от жутких звуков – так стучит земля, ударяясь обо что-то твердое. О крышку ее
гроба!
Утром, прямо к восьми утра, побежала на
троллейбус, доехала до серого куба, который торчал посреди чиста поля поодаль
от областной больницы, переоделась в гардеробной в тапочки с завязками, нашла
кабинет ь 43…
– О, Нечаева! – приветливо кивнула
хорошенькая, изящная, как куколка, докторша. – Что ж вы вовремя не идете?
Мы вам уже вторую повестку отправили.
