Огляделся, пытаясь разыскать Смиринскую, но не
смог и обернулся к гардеробщице, которая стояла на крыльце, придерживая дверь и
одним глазом кося в вестибюль: не крадет ли кто из посетителей,
воспользовавшись моментом, казенные тапочки с завязками?
– Скажите, пожалуйста, как бы мне Юлю Королеву
повидать?
Она выпустила из рук дверь, которая с грохотом
ударилась о косяк, и уставилась на Дмитрия почти со страхом:
– Юлю Королеву? Это медсестру, что ли? Да ты
что, милый? С неба упал? Она уж полгода как… – И быстро осенила себя крестным
знамением. – Говорили, под лед на Оке провалилась – и следа не нашли!
Итак, это были третьи похороны.
Марина Алексеевна Нечаева. Июль, 1999
Марина Алексеевна вышла на крыльцо и чуть не
выронила тазик с мыльной водой, который держала в руках.
На крылечке сидел какой-то неопрятный
мужичонка и меланхолически кидал в рот смородину, набирая пригоршню за
пригоршней из забытого Мариной Алексеевной желтенького пластикового ведерка.
Похоже, он уже давненько наслаждался тут
жизнью: набранное ведерко было с верхом, а сейчас опустело пальца на три.
– Живот не заболит? – сухо осведомилась
Марина Алексеевна, выплескивая грязную воду на клумбу у крылечка, да так, чтобы
просвистело над головой незнакомца. – А то немытые ягоды есть – чревато,
знаете ли.
Незваный гость в панике вскочил и теперь
смотрел на хозяйку вытаращенными глазами, держась за сердце и хватая воздух
открытым ртом.
– Ох, женщина… – выдавил наконец. – Как
ты меня напугала!
– Да ладно, все-таки мы ядом кураре смородину
не опрыскиваем, не переживайте так, – холодно успокоила она. –
Подумаешь, немножко синильной кислоты… Итак, чему обязана? Надо думать, вы не
только подкрепиться сюда пришли?
Он был худ, долговяз – верста коломенская – и
невероятно грязен. Создавалось впечатление, что, идя сюда, он по меньшей мере
дважды ложился передохнуть, выбирая для этого самые большие придорожные лужи.
Явный бичара или, как теперь говорят, бомж.
Испуг его прошел. Теперь он поглядывал на
Марину Алексеевну сверху вниз испытующе, словно хотел что-то сказать, да не
решался.
– Н-ну? – спросила она. – Долго еще
будете тут стоять? Мы не подаем, выпивки не держим, не курим, и работы для вас
у меня нет. Что еще?
– Тоска, – пробормотал он. – Не
курите? И выпивки нет? Да как же вы тут живете?
Она бы запросто столкнула его с крыльца, да
противно было дотрагиваться до заскорузлой рубахи.
– Каждому свое. Ну, мне что, мужа
позвать? – спросила устало. – Он вас в два счета пинками отсюда
выставит. Лучше сами давайте топайте.
Он покачал головой и вдруг улыбнулся этак
хитренько:
– Мужа не зови. Ты же ему про дочку еще не
сказала? Ну и не зови!
Марина Алексеевна покачнулась, роняя таз.
Бичара оказался настолько проворен, что успел подхватить его прежде, чем тот
загрохотал по ступенькам.
– Тихо! – сказал укоризненно. –
Зачем пугать человека?
– Вы кто? Вы кто? – быстро заговорила
она, воровато оглядываясь на дверь. В самом деле – только бы не появился
Виктор! – Что вы знаете про Лёлю? Где она? У вас?
Он хмыкнул:
– Ага, она у меня, и я так вот к тебе пришел –
знакомиться. Глупости! Не знаю, где твоя девка, так что не верещи. Я тут
человек сторонний, меня послали тебе записку передать.
– Записку? – Марина Алексеевна протянула
руки. – От Лёли? Давайте!
– Да погоди. – Бичара досадливо
прижмурился. – Записка от людей, которые знают, где она. А я не знаю! Меня
попросили передать – я и передаю. Просили сказать – я и говорю. Поняла?
– Ну да, ну да, – бормотала она, ловя
молящим взглядом каждое его движение. – Понимаю! Давайте же записку!
– Да ты глухая? – спросил бичара с
искренним огорчением. – Говорю же – попросили передать. А я ведь не
почтальон. Не курьер штатный… Теперь понимаешь?
Марина Алексеевна прижала ладони к лицу,
пытаясь справиться с рыданиями.
– Понимаю, – выдавила с трудом. – Я
должна заплатить, да? Скажите, сколько?
Он демонстративно протер глаза:
– Ну, ты меня поражаешь! Чего жмешься? Для
дочки единственной жалко?!
– Погодите! – Она метнулась в комнату,
опасливо косясь на лестницу, ведущую на второй этаж. Тихо. Только бы муж не
проснулся! Объяснения с ним она не выдержит – сорвется. А сейчас Лёля может
надеяться только на нее.
Схватила кошелек, вывернула, выскочила на
крыльцо, держа в протянутых ладонях все вместе – скомканные бумажки, мелочь.
– Вот. Все, что есть.
Он постоял, поджимая губы и разглядывая деньги
с явным неудовольствием. Потом со вздохом кивнул:
– Ладно, давай. – И, с удивительным
проворством сгребя все ухватистой ладонью, сунул в карман.
Но что-то все же осталось в руке Марины
Алексеевны.
– Вот, вы забыли, – воскликнула было она
– и осеклась, увидев, что это не купюры, а сложенный вдвое листок бумаги в
клеточку, словно бы вырванный из ученической тетрадки.
Развернула, но не могла прочесть ни слова: в
глазах потемнело. Качнулась, хватаясь за перила, опустила голову, удерживая
себя на пороге обморока. Наконец в глазах прояснилось. Жадно вгляделась в
листок. Аккуратным, каллиграфическим почерком, какой можно увидеть только в
прописях, там было написано синим «шариком»:
«Сегодня, в 16 часов, остановка «Щербинки» в
город, около перехода. Привет от Лёли».
– Ради бога! – выкрикнула она. – Кто
вам это дал? Скажите, я вам все отдам, скажите, кто…
На крыльце было пусто. Грязный гость исчез, а
вместе с ним исчезло и ведерко со смородиной.
Марина Алексеевна бессильно опустилась на
ступеньку. Посмотрела на небо.
– Господи, спасибо тебе. Господи, помилуй…
Помоги, господи!
Она просила помочь дочери. Она просила помочь
себе – продержаться те три часа, которые оставались до шестнадцати.
Похоже, тот, кто назначал Марине Алексеевне
встречу, неплохо знал расписание автобусов, отходящих от Доскина. Она успела бы
как раз вовремя, если бы уехала в пятнадцать двадцать, но сидеть дома не было
сил. Оставив спящему мужу записку, что пошла на почту позвонить, убежала из
дому уже в полтретьего. В Щербинки приехала за сорок минут до встречи и встала
на самом видном месте, привалившись к барьеру подземного перехода.
