И ведь, главное, что-то неладное показалось
ему сразу, с первого взгляда! Вроде был как-то перекошен пол. И отца почему-то
не видно, хотя гараж оказался закрыт изнутри: пришлось сбегать к соседу за
монтировкой и ею орудовать. Ему бы подумать, удержать ребят… Но после яркого
дневного света в гараже было особенно темно, и эти два паразита – пьяному ведь
море по колено! – поперли вперед как танки, горланя:
– Игорь Иваныч! А Игорь Иваныч! Вы тут или вас
нету?
И… ухнули куда-то вниз вместе с провалившейся
бетонной плитой.
Шурка так и замер на пороге. Через мгновение
снизу послышались крики и матюги, и приятели его один за другим выбрались из
провала, выскочили из гаража как ошпаренные, потому что пол уходил все глубже и
глубже, песок свистел со всех сторон, как выводок змей…
А может быть, за мгновение до того, как два
алкаша обрушили своей тяжестью последнюю ненадежную опору, человек там, внизу,
был еще жив? И если бы в гараж вошли не бездумные, беспечные придурки, а спасатели-профессионалы,
Игоря Ивановича удалось бы вытащить… живого, а не труп? Теперь-то надежды нет,
конечно. И хотя возле гаражей терпеливо ждет доктор, готовый в любую минуту… и
всякое такое, каждому понятно: надежды нет.
– Ребята, примите тут, – высунулся из
гаража Юра Разумихин.
Шурка встрепенулся, вытянулся, гася сигарету в
кулаке… но из гаража передавали трехлитровые банки. Докопались, значит, до
солений. Нелепо и даже дико выглядели яркие, целенькие, один к одному, огурчики
и помидорчики в этих облепленных песком банках.
Заголосила без слов женщина, в окружении
соседок сидевшая на досках поодаль. Шурка пошел к ней и замер, прижав кулаки к
глазам…
– Подвал, говорят, был метров пять, –
сказал Разумихин, аккуратно выстраивая в рядок банки и подставляя к ним новую:
на сей раз с консервированными перцами. – Старались, работали.
– Получается, вырыл мужик сам себе
могилу, – буркнул Андрей, приникая к видоискателю и зачем-то снимая банки.
– Нет, купил, – отозвался
Разумихин. – Гараж они в прошлом году купили – за приличные, между прочим,
деньги. Но ведь кто-то рыл же этот подвал, видел же, что там один сплошной
песок! Неужели в голову не взошло…
– Да он еще и радовался небось, дурак, что
легко копать, – вздохнул Дмитрий.
– Ничего себе дурак! – зло сказал Андрей,
опуская камеру. – Ладно, кто копал, может, и дурак, а вот тот, кто
позволил на зыбуне гаражный комплекс поставить, тот уже не дурак, а преступник.
– Ты что, родимый? – мрачно обернулся к
нему Разумихин. – Кто теперь на это смотрит? Да и раньше-то не больно
смотрели. Мещера вся на чем, по-твоему, зиждется, как не на песке? А здесь? Эти
карточные домики… – Он обвел рукой бесконечные ряды серых блочных девятиэтажек,
из которых, собственно, и состояла Гордеевка. – Вон единственное из всех
приличное здание, а остальные…
«Приличное здание» – кирпичная высотка –
тянулось к небу, словно толстая красная свеча.
– Доктора сюда! – закричали из гаража.
Парни переглянулись. Так… Нашли, значит, Игоря
Ивановича.
Доктор проскочил вперед, они тоже заглянули,
но Молодец, стоявший на краю провала и помогавший врачу спуститься, покачал
головой.
Все ясно. Все ясно…
Вытащили труп. Игорь Иванович уже закоченел, и
его руки, прижатые к плечам, словно он силился удержать валившуюся на него
смертельную тяжесть, невозможно было разогнуть.
Вынесли, положили в сторонке. Медленно, слепо,
как бы нехотя, шли к нему жена и сын.
Дмитрий отвернулся. Странно – ему всегда
почему-то было особенно жаль оставшихся. Мертвым уже все равно, и если правда
то, что говорят про загробный мир, может быть, им даже лучше там, чем на земле.
Только этого никто не знает… Если бы человек мог какую-нибудь весточку послать
о себе, знак дать: мол, мне здесь хорошо, отлично, не плачьте, не жалейте меня!
Только ведь люди не по мертвому плачут, не его жалеют – себя, оставшихся без
него, родимого…
Дмитрий потащил с головы каску – и замер с
поднятой рукой, глядя на «свечу», из красной кирпичной стены которой вдруг
словно выстрелило осколками. По вертикали пробежала черная ломаная линия,
словно незримая молния прошила дом сверху донизу, оставив на стене обугленный
след. Раздался оглушительный взрыв, а потом трещина в одно мгновение сделалась
бездной и дом утонул в облаке красной пыли.
Лёля. Июль, 1999
Лёля почувствовала, как кто-то с силой схватил
ее за плечи и встряхнул.
– Эй, поосторожнее! – донесся недовольный
голос. – Еще очухается! Рановато!
– Не волнуйся, – ответил другой
голос. – Доктор гарантировал как минимум три часа отключки, а потом полное
послушание.
– Насчет полного послушания я бы не прочь… –
протянул первый. – А отключки памяти доктор не гарантировал?
– Ладно, ладно, губы не раскатывай. Девок
давно не видел, что ли?
– Беленькая она. Беленькие мне очень даже
нравятся!
Почувствовав сквозь беспамятство боль в соске,
Лёля вздрогнула, жалобно застонала.
– Ух, горяченькая! – восхищенно
воскликнул кто-то. – Люблю таких!
– Убери лапы, сволота! – гаркнуло над
самым Лёлиным ухом. – Оглохли, что ли, когда было сказано: груз особой
ценности, шкурой своей ответите, если что не так!
– А шкуру ты, что ли, сдирать будешь,
Асан? – послышался вкрадчивый голос. – Скажи уж сразу, чтобы мы
знали, к чему готовыми быть! Или яйца будешь резать, как вы нашим ребятам в
Чечне резали?
– Нашим ребятам? Это кто ж тебе наши? Давно ли
вспомнил, что русский? Тот мужик, которого ты сейчас при дороге шпокнул, он
тоже чистокровный русак, но тебя это не больно-то остановило! И правильно:
киллер, говорят, интернациональная профессия. А что до яиц… Тебе бы их точно
отрезать надо, потому что ты не мозгами, а яйцами думаешь. Сколько раз сказано:
я абхазец, а не чеченец. Абхазец! Понял? Страна такая есть – Абхазия. Чеченец,
чеченец… В морду бы дать за такое оскорбление. Ладно, кончили трепаться, пост
рядом. Возьми журнал, Толик, прикрой рожу. Музыку включите. Костя, улыбайся,
улыбайся! А ты, девочка, положи головку мне на плечо, вот так…
Лёля ощутила, как ее тормошат, пересаживают,
чья-то твердая рука сдавила плечи.
– Дима… – выдохнула она, стараясь устроиться
поудобнее.
– Какой я тебе Дима! – обиделся кто-то
рядом, но тут же встревоженно ахнул: – Черт! Она приходит в себя!
– Еще укол?
