Понятно, что имеет в виду баба Дуня. Товар,
который производится в усадьбе, поистине золотой. Выходит, овчинка выделки не
стоит? Чтобы стоила, эта «сельхозфабрика» должна быть очень мощной, выдавать
просто-таки горы продукции. Тогда затраты уменьшатся, а доход увеличится. У
Лёли были сходные примеры из городской жизни, из той области, которую она
более-менее знала: книгоиздания. Почему, к примеру, так вздорожали книги? Не
только из-за того, что растет доллар, а значит, дорожают бумага и типографские
работы. Уменьшилась «покупательная способность населения», этакая шагреневая
кожа, которая и определяет уровень развития рынка. Уменьшилась она – стало
быть, книг стали брать меньше. Чтобы не было неликвидов, издатели уменьшают
тиражи. А ведь издавать книжку большим тиражом выгоднее, чем маленьким. Дешевле
выходит: типографские расходы гораздо ниже. Конечно, нужно больше бумаги и
картона (если книга в переплете), но сообразно со стоимостью полиграфработ все
равно выгодно. Понижается себестоимость – повышается прибыль. Крошечный тираж –
огромные затраты в типографии и минимальные прибыли. А Хозяин в своей усадьбе,
похоже, «печатает» элитарные «издания»: ручная работа для тугих кошельков.
Лесная – слишком маленькая деревня, чтобы обеспечить «большой тираж». Проще
говоря, народу в ней маловато, чтобы дать огромный, низкий по себестоимости
выход продукции. Вот разве что…
– А как насчет окрестных деревень? Может быть,
Хозяин… барин то есть, и их жителей обеспечил работой? – спросила Лёля, к
своему изумлению замечая, что невольно заинтересовалась этой политэкономией.
Баба Дуня лукаво прищурилась:
– А ты, девуля, не так уж глупа, как мне с
первого взгляду подумалось. Даром что городская – умеешь мозгой шевелить! Нет,
это только для-ради Лесной барин наш так старается. А почему? По какой причине?
Сможешь угадать?
«Значит, я произвожу впечатление записной
идиотки? – начала было надуваться Лёля, но тут же забыла о своих обидах:
слишком уж интересную загадку задала баба Дуня. – А и правда – почему?
Для-ради, так сказать, чего? Коммунизм в одной отдельно взятой деревне? Всякое,
конечно, бывает… К примеру, у этого Хозяина денег просто-таки куры не клюют.
Он, скажем, разбогател на нефти или, под шумок всероссийского грабежа, еще
какой-нибудь жирный кусок отъел. И вот, во искупление грехов, выбрал такой
странный вид благотворительности: платить крестьянам за доблестный труд,
который его явно разоряет. Ну, хорошо, предположим, разорить его трудно.
Предположим, что он из олигархов. Странное сочетание – этакое богатство и
этакая тупость! Денег считать не умеет, дочкину жизнь доверил какому-то неучу,
шарлатану…»
При мысли об Олесе кольнуло сердце. Сейчас она
уже, конечно, проснулась. Помнит ли, что случилось ночью? Снова плачет или
успокоилась? А если плачет – кто ее утешит? Кто приголубит? Она ведь совсем еще
маленькая девочка, таким особенно нужна ласка. А приласкать-то некому… От
доктора ждать заботы и участия? Да скорее на Марсе будут яблони цвести! Нет, ну
что за отец такой: лишил девочку всех радостей детства! И ведь он любит ее, это
же ясно, если ради ее спасения готов обрекать людей на смерть. Сумасшедший
какой-то. Ну зачем, зачем он держит Олесю в этом «замке»? Зачем платит людям за
работу, которая заведомо не принесет ему выгоды? Или…
Стоп! А ведь всем этим странностям и
несуразностям есть довольно простое объяснение. Хозяин держит здесь Олесю,
чтобы сберечь от какой-то опасности. Хотя она и так в опасности, от чего еще
беречь?.. Ну, ладно – лейкемия еще неведомо когда до нее доберется, а вот пуля
наемного убийцы, к примеру… Известна ведь масса случаев, когда при переделе
собственности расправлялись не только с богатыми людьми, но и с их семьями.
Возможно, мать Олеси и те мальчики… как же их звали, рисунок где-то в кармане
джинсов, размок весь, наверное! – не своей смертью умерли, а как раз и были
убиты. И вот теперь Хозяин спрятал единственную дочь так, чтобы никто не мог ее
найти. А молчание тех людей, которые могут о ней прослышать, а значит,
невзначай выдать, он просто-напросто покупает таким вот своеобразным способом.
Вроде бы платит за труд, а на самом деле – за молчание…
– Баба Дуня, – медленно проговорила Лёля,
и старуха, все это время не сводившая с нее глаз, встрепенулась. – Вот вы
говорили – автолавки сюда приезжают. Но, значит, это какие-то посторонние люди
или тоже нанятые вашим барином?
– Им, голубчиком! – почти пропела
бабка. – Им, отцом-милостивцем!
– А если кто-то из ваших захочет съездить к
родне, к знакомым – в другую деревню, в город? Или к кому-то гости вдруг
заявятся?
– Сколь я знаю, к нам сюда «вдруг» не
больно-то заявишься, – сказала баба Дуня. – Вроде бы на повороте с
шоссейки кордон стоит. А если задумал ехать куда-то или гостя ждешь – доложи об
том Ноздрюку, старосте. Он сбегает в усадьбу и донесет Асанке. Тот самолично к
человеку наведается, поговорит с ним, что да как. И, глядишь, надобность ехать
куда-то отпадет, словно ее и не было! И гостям отпишут: так, мол, и так, не ко
времени ваш приезд, извиняйте, если что не так!
– Нет, погодите, это уж чересчур, –
усмехнулась Лёля. – А врачи? А купить что-то большое – телевизор, например?
– В усадьбе доктор есть, – сказала баба
Дуня. – Если что-то срочное – его всегда можно позвать, никому не
отказывает. Добрый человек. И лекарства даст. А телевизор – скажи, дай деньги –
Асанкины ухари привезут, какой надо, в избу принесут!
Асанкины ухари. Асанка… Лёля было решила, что
ей померещилось это имя, но, похоже, нет.
– Асан? – повторила задумчиво. – Это
который же? Кавказец?
– Ну да, черный такой, что зверь
лесной, – неприязненно кивнула бабка. – У барина он первый человек –
вроде управляющего.
– Был, – мрачно сказала Лёля. –
Убили его.
Тут же она прикусила язык, кляня себя за
болтливость, но слово, как известно, не воробей. Баба Дуня всплеснула руками:
– Как это – убили?! Асанку?!
Лёля отвела глаза:
– Убили – и все.
Она не собиралась вдаваться в подробности, но
баба Дуня вдруг подхватилась, перегнулась через стол и близко-близко заглянула
в Лёлины глаза (а почудилось – в самую душу!) своими выцветшими, уставшими, все
на свете повидавшими:
– Так-таки? А кто же приложил варнака
инородного?
Лёля отпрянула, но тотчас слабо улыбнулась. Не
было ничего оскорбительного или невероятного в предположении, которое так и
сквозило в глазах бабы Дуни. Когда человек бежит из усадьбы сломя голову,
шарахается собственной тени и просит помощи у кого попало – не значит ли это,
что он там тако-ого наворотил!..
– Я его не убивала, если вы это имеете в
виду, – сказала Лёля максимально убедительно. – Но видела, кто этот
сделал. Потому и спасаюсь, чтобы тот человек и меня заодно не прихлопнул.
