Вскоре потянулись кварталы более европейского облика –
«чистая половина» столицы, былая витрина просвещенного правления покойного
султана. Здесь уже красовались не одни только рисованные агитки, но и афиши
кинотеатров (где перемешались кадры из золотого фонда советской кинематографии
с безыдейными поделками Голливуда).
Вот только с одним из кинотеатров ночью определенно
приключилась беда – высокие витрины выбиты напрочь, вход окаймлен широкой
полосой копоти. Опытным глазом Мазур определил, что сюда, несомненно, шарахнули
не одну бутылку с «коктейлем Молотова».
– Контрреволюция, – сердито нахмурясь, пояснил
Ганим. – Враги широко пользуются невежеством и отсталостью народных масс,
тяжелым наследием султана. На афише была девушка в купальнике, и какие-то
фанатики ночью… На главном базаре давно уже шептались, но точной информации не
поступало.
Мазур хмыкнул:
– У вас там что, мало агентуры? Понизив голос, Ганим с
грустью проговорил:
– На главный базар не хватит никакой агентуры, товарищ…
Мазуру в это охотно верилось – он сам там бывал пару раз. В
самом деле, необозримая барахолка, исполненная определенной экзотики. Правда,
он не углублялся в самые дебри лавчонок и мастерских – ему категорически
запретил тот же Ганим, печально поведавший, что в сердце Большого базара может,
пожалуй что, пропасть без вести не то что одинокий чужеземец, а целый взвод
гвардейцев вместе с парочкой джипов.
Той же нешуточной экзотики был исполнен и один из султанских
дворцов в центре города, к чьим главным воротам подлетели машины – и
смирнехонько встали под прицелом двух тяжелых пулеметов, установленных за
аккуратными стенками из мешков с песком, а также двух орудий серьезного
калибра, принадлежавших шестиколесным броневикам «Саладин», замершим у ворот на
манер египетских сфинксов.
Бдительная, хотя и недолгая проверка документов. Обширный
внутренний двор с бездействовавшими третий год беломраморными фонтанами
поразительной красоты. Повсюду солдаты в черных и красных беретах, еще парочка
«Саладинов», пулеметы на треногах.
Султан, понятное дело, был тираном, сатрапом и осколком
феодализма. Однако дворцы для него строили прекрасные, ничуть не напоминавшие
угрюмые бункеры, и денег на это не жалели. Залюбоваться можно было белоснежным
зданием с узорчатыми башенками, изящными куполами, каменным кружевом галерей и
россыпью колонн. В голову поневоле лезла всякая чепуха касаемо джиннов, знойных
красавиц в прозрачных покрывалах и злых магрибских колдунов.
Внутри, правда, революционная власть навела должный
аскетизм: мозаики остались, но исчезли ковры, золотые светильники и прочая
движимая роскошь. Да и мозаичные стены кое-где почти сплошь залеплены
плакатами, портретами президента и лозунгами – непонятная Мазуру арабская вязь
на синих, черных и алых полосах материи (зеленый цвет во всем, что касалось
идеологии, был под негласным запретом, поскольку был тесно связан с исламом, а
значит, и с усердно искоренявшимися феодальными пережитками. Без него не могли
обойтись разве что в тех случаях, когда приходилось изображать деревья, которых
не могли лишить зеленого колера никакие реформы и декреты). Повсюду деловито
сновали люди в форме – или, в крайнем случае, в хаки без погон, – кто-то
нес бумаги в папке, кто-то просто так, в руках, в обширных залах, превращенных
в канцелярии, трещали пишущие машинки, спешили запыленные курьеры, на лестницах
и в коридорах статуями застыли народогвардейцы, в черных беретах, с автоматами,
с гранатами на поясах. С первого взгляда становилось ясно, что ты угодил в
святая святых победившей революции.
По сторонам покрытой изумительным узором бронзовой двери
навытяжку замерли часовые. Мазура с Ганимом пропустили сразу, не
расспрашивая, – стоявший чуть в сторонке усатенький офицерик, едва завидев
входящих, мигнул суровым стражам, и те синхронными движениями отступили на шаг,
один вправо, другой, соответственно, влево. После чего вновь застыли, воздев
подбородки и тараща глаза куда-то в светлое будущее. Ганим привычным рывком
распахнул перед Мазуром тяжелую половинку высоченной двери, вошел следом и
остался у входа, вытянувшись на введенный британцами манер: ладони на бедрах,
руки согнуты в локтях.
За столом, заваленным бумагами, картами, рисунками и
разноцветными папками, Мазур увидел здешнее, прости, отечество, за кощунство,
Политбюро практически в полном составе: генерал Касем, генерал Барадж, генерал
Асади, генерал Хасан. Пятой и последней была Лейла, хотя и в военной форме, но
без всяких знаков различия – при всей своей прогрессивности и тяге к реформам
молодые революционеры были мужчинами, притом аравийскими, и присвоить военный
чин девушке, пусть даже старой соратнице по конспирации и равноправному члену
президентского совета, у них рука не поднялась бы. Хорошо еще, в министры
произвели, опять-таки вопреки канонам.
Все пятеро были, на иной взгляд, возмутительно молоды, не
старше Мазура, а Лейла с Асади даже младше. Молодые офицеры, выходцы из бедных
семей, которых султан и англичане на свою голову выучили в Европе, отчего-то
чересчур оптимистично полагая, что эти поднятые из грязи,
облагодетельствованные плебеи станут верными псами режима и преданными друзьями
британского престола. И дочка преуспевающего архитектора, тоже учившаяся в
Европе, где нахваталась бунтарских идей, главным образом левацких (между
прочим, ее родной папенька, ярый монархист, пребывал сейчас в эмиграции, откуда
регулярно напоминал о себе патетическими подметными письмами, в которых
проклинал непутевую доченьку так цветисто и пылко, как это умеют только
восточные люди, а также сулил тому, кто ее пристукнет, немаленькую награду в
золоте).
В общем, ничего из ряда вон выходящего, подобное уже не раз
случалось на всех континентах, за исключением Австралии и Антарктиды, –
подпольный штаб, заговор, связные ночной порой, шепоток в казармах, смычка всех
недовольных и как апофеоз – молниеносная и страшная атака отлично
подготовленных английскими советниками парашютистов, с ходу занявших султанскую
резиденцию, арсенал, военное министерство, а заодно и блокировавших на базе
британских благодетелей.
Вот только потом, на взгляд Мазура, дело пошло как-то не
так. Слишком далеко ребятки шагнули одним махом, феодализм сходу разнесли
вдребезги и пополам, а вот построить взамен что-то логичное и упорядоченное
как-то не получалось пока. И в результате по ночам в столице вспыхивали перестрелки,
и не только на окраинах, обосновавшиеся за рубежом султанские родственники (те,
кто в момент переворота оказался за границей и потому уцелел) засылали в страну
диверсантов и агитаторов, окраины привычно бунтовали (как все последние три
сотни лет), в армии кое-где имело место глухое брожение, а осложнялось все тем,
что пролетариата почти что и не существовало вовсе (за исключением кучки
нефтедобытчиков), а трудовое крестьянство по причине скудости земель особой
выгоды от революции не получило.
Зато трескотни о светлом будущем было изрядно. Даже
чересчур. Не одному Мазуру казалось: что-то вертится вхолостую, а что-то
совершается зря. Вот только ни он, ни другие, даже повыше его чином, со своим
особым мнением не высовывались, трепались о здешних сложностях исключительно за
бутылочкой – потому что их мнение нисколечко не интересовало тех, кто принимал
судьбоносные решения.
