– Каперанг, душа моя, вы когда-нибудь работали под открытым
небом, на ландшафте! Понимаете, о чем я?
Увидев гордо вздернутый подбородок, он уже не сомневался,
что угадал правильно.
– Какое это имеет значение? – сверкнул на него глазами
Вундеркинд.
Между нами говоря, большое и принципиальное, – сказал
Мазур столь же деликатно. – Говорят, вы отличный специалист своего дела. Я
уважаю специалистов, сам такой. Вот только так уж исстари повелось, что
кабинетный опыт – одно, а работа в поле – совсем другое… Поверьте старому
бродяге. Это не самая лучшая тактика – стараться покинуть место, которое тебе не
нравится, напрягая все силы и выбиваясь из нормального ритма. Плавненъко нужно
выбираться, плавненько. На земле столько поганых мест… К чему галопировать?
– Осталось всего километров десять, а там пойдут нормальные
земли.
– Вот именно, – сказал Мазур. – Отдохнем немножко
и двинемся дальше. Ну к чему нам идти на принцип, упрямством тягаться? Давайте притираться
друг к другу.
– Если вы намерены из-за меня…
– Глупости, – сказал Мазур насколько мог
убедительнее. – Вы-то тут при чем?
– Не считайте меня вовсе уж оторванным от жизни теоретиком.
Я прекрасно понимаю, что такое – равнение на тихохода, как-никак служу на
флоте…
– Это все от жары, – сказал Мазур. – Мозги
плавятся, всякая чушь в голову лезет… Я берегу группу, а все остальное –
фантазии. Пойдемте. Отдохнем с полчасика и дальше двинемся, благо дело к
вечеру, скоро гораздо прохладнее станет.
И, не дожидаясь ответа, решительно направился прямиком к
длинной тени, в относительной прохладе которой уже разместились все остальные,
включая пленника, по-прежнему связанного с Викингом прочной пуповиной.
Окинув его хозяйским взглядом, Мазур подумал, что ценная
добыча, до сих пор не доставлявшая хлопот, начала вести себя довольно
беспокойно: араб ерзал, оглядывался в поисках то ли нежданных избавителей, то
ли возможности для бегства, вертел головой, гримасничал.
Может, примитивно писать хочет, подумал Мазур, с
удовольствием вытягиваясь в тени, – песок здесь по сравнению с тем, что
располагался на солнцепеке, казался чуть ли не ледяным, и это было невыразимо
приятно. Нужно, пожалуй, спросить, мы люди не гордые, если что, и штаны поможем
расстегнуть, и агрегат подержим…
Пленник вдруг упал набок, прижался ухом к песку с таким
видом, словно выслушивал не слышимые прочим инструкции. Обеспокоившийся было в
первый миг Мазур тут же успокоился: это не обморок и не истерика, глазами
лупает, поганец, вполне осмысленно, и на лице, пожалуй что, отражается некая
работа ума…
А вот с ним самим, самокритично признаваясь, что-то
нехорошее определенно происходило. Показалось, что жара усиливается, будто
кто-то выкручивает регулятор на максимум, воздух становится не просто сухим – наждачным,
все вокруг – унылые пески, скалы, торчащие обломки камней, люди – приобрело
явственную красноватую окраску, словно Мазур смотрел через цветные стекла. И солнце,
еще недавно ослепительно белое, выглядело тусклым, багрово-алым, воздух будто
затягивало красновато-желтой мглой.
Мазур прислушался к своим ощущениям. Странно. Ничего
похожего на дурноту, головокружение, никаких симптомов теплового удара или
подкрадывающегося обморока. А меж тем весь мир вокруг стал
багрово-красно-желтым, они словно бы оказались то ли на Марсе, то ли на вовсе
уж экзотической далекой планете.
Остальные тоже, приподнявшись, вертели головами и
переглядывались с беспокойством. У Мазура создалось впечатление, будто все
прочие видят то же, что и он. Что за чертовщина?
Пленник, отчаянно извиваясь, приподнялся и сел.
– Идиоты! – завопил он по-английски. – Вы хоть
понимаете, что происходит?! Только не притворяйтесь местными макаками, у вас
вполне европейский вид, вы обязаны понимать… Шобе Идет шобе, болваны! Рожи
хотя бы замотайте!
Он принялся дергать головой, явно пытаясь захватить зубами
край белой в серую полосочку куфии, прикрыть лицо.
Все вокруг было багрово-алым, желто-кровавым, жара достигла
немыслимых пределов.
Охваченный внезапным озарением – всплыли в памяти кое-какие
рассказы инструктора, – Мазур плюхнулся на живот и прижал ухо к песку.
Услышал однотонный, растущий, усиливающийся шум, словно под землей
раскочегаривался исполинский дизель. Со всех сторон послышались протяжное
шипение, шорох, посвист…
– Мериси, идиоты! Шобе! Самум!
Приподнявшись, Мазур, уже знавший все наперед, заорал что
есть мочи:
– Закрыть лица! Очки надеть! Мордой в землю!
И, не медля, сам размотал накидку пленника, укутал ему
физиономию, бросил Викингу:
– Смотри за ним!
Обернулся. С севера, из тех мест, куда они направлялись,
вставала полоса почти непроницаемой багровой мути, заволакивавшей небо с
пугающей быстротой. На ее фоне вдруг поднялись, дрожа, трепеща, колышась,
контуры какого-то дворца, белоснежного и прекрасного, с минаретами по бокам и
заостренными яйцевидными куполами. Мазур знал, что ему не мерещится, что он и в
самом деле это видит, существующее независимо от его мозга.
Белоснежный дворец – кажется, перед ним разъезжали всадники
в развевавшихся плащах – вырос до исполинских размеров, Мазур словно смотрел на
него сквозь колышущееся марево раскаленного воздуха. И исчез – вмиг, словно
выключатель повернули.
А через пару секунд на них обрушился самум.
Стало темно, как безлунной облачной ночью. Жара окутала,
стегая по лицу и телу миллионами твердых крупинок, песчаные струи рванулись
из-под распростершегося на земле Мазура так яростно и словно бы осмысленно, что
показалось на миг, будто его поднимает в воздух, крутит, уносит в небеса.
Иллюзия была столь убедительной, что он вцепился в землю растопыренными
пальцами.
Весь мир утонул в посвисте жаркого песчаного вихря. Прижимая
к лицу накидку, Мазур отчаянно втягивал воздух, откусывал его большими глотками
– и словно бы тонул в песке, как-то проникавшем сквозь плотную ткань в уши,
рот, под одежду…
Во всей его прежней жизни не имелось аналогов и примеров. Он
лежал посреди бешеной круговерти песка, собрав всю свою волю, чтобы справиться
с первобытными страхами. Вспомнив о своих командирских обязанностях, поднял
голову, подставив лицо струям хлещущего песка, попытался хоть что-нибудь
рассмотреть вокруг.
Напрасно. Ничего не видно, кроме осязаемого, плотного мрака,
царапавшего лицо и тело мириадами песчинок.
Мазур отшатнулся – прямо перед ним, вынырнув из мрака,
появился высокий одногорбый верблюд, развернулся боком, глядя сверху с тупым
презрением. Внутри похолодело – брюхо у дромадера оказалось распорото, оттуда
свисали серые петли кишок, глаз не было, они зияли кровавыми ямами. А на спине
у него сидела полуголая женщина, едва прикрытая лоскутьями темно-синего
трепещущего плаща, невероятно красивая, с невероятно хищной улыбкой. Как она
держалась на спине верблюда в непринужденной позе, непонятно – давно должно ее
сдуть порывами ветра.
