В общем, довезли благополучно, в домик заводили, словно
персонажа какой-нибудь кинокомедии, – двое его бережно тащили, разражаясь
беспричинным хохотом и пошатываясь, следом шел Вундеркинд с охапкой
позванивавших бутылок, за ним валили остальные, помахивая легкими объемистыми
сумками с покоившимися в них автоматами, а замыкал процессию Мазур,
добросовестно горланивший с разухабистым выражением лица:
– Запшегайце коней в санки,
мы поедем до коханки!
Юж, юж, добраноц, поедем юж на добраноц!
Песенку эту он не извлек из родовой памяти, а вычитал
где-то, но какое это имело значение? Главное, провожавший их в домик вежливый и
бесшумный прислужник вряд ли что-нибудь заподозрил. Нет сомнений, что стучал
тут каждый второй из обслуги, не считая каждого первого, – но тут уж
ничего не поделаешь, дело житейское, вполне обычное на таких курортах. Не
возбуждать подозрений – и все обойдется.
Они и не возбудили. Судя по тому, что прислужник, осклабясь,
добросовестно попытался воспроизвести парочку польских ругательств (вполне
возможно, искренне веря, что поддерживает светскую беседу), поляки тут же
отметились и вели себя, надо полагать, в полном соответствии с национальными
традициями. Две симпатичных девушки, выглянувшие на шум из окошка соседнего
домика, судя по их веселому фырканью, тоже не отметили никаких несообразностей.
Помянутое окошко Мазур видел краем глаза в щелочку меж
легкой занавеской и рамой. Заметив там движение, он протянул руку, взял гитару
из реквизита и громогласно добавил польского колорита:
– Плыне, Висла, плыне
по польскей равнине,
и допуки плыне,
Польска не загине…
На вопросительный взгляд Вундеркинда показал глазами на
окно. Вундеркинд поднялся гибким кошачьим движением, подошел к окну, потянулся,
изображая беззаботную праздность. Вернувшись к столу, сел не на прежнее место,
а рядом с Мазуром, тихонько поинтересовался, почти не шевеля губами:
– Ничего не заметили?
Ничего подозрительного, – сказал Мазур серьезно. –
Ну, а чего вы ожидали? Мрачных типов с поднятыми воротниками и в темных очках?
Если нас вычислили и обложили, вокруг будет исключительно народец, подозрений
не вызывающий, одни маски…
– Сам знаю, – пробурчал Вундеркинд. – Получше вас.
– Вот я и говорю… – пожал плечами Мазур. – Вы-то как
думаете, могли нас вычислить? Вы ж разведка, обязаны все на свете знать.
– Вашими бы устами… – поморщился Вундеркинд. – Кто ж
знает…
Мазур подумал с отстраненным профессиональным цинизмом: если
о их миссии узнали неведомыми путями и готовят сейчас капкан, то, рассуждая со
знанием дела, здесь и будет их последняя пристань, выражаясь интеллигентно, полный
и законченный звиздец. Оказавшись запертым в облаве посреди такого вот
местечка, уже не вырвешься. Штурмовые группы со всех направлений, приданные
снайперы, несколько колец оцепления, акваторию, разумеется, блокируют, хренову
тучу хваткого народа нагонят, и будешь тут торчать, как пельмень на тарелке.
Останется лишь из кожи вон вывернуться, чтобы прихватить с собой на тот свет
как можно больше народу – по крайней мере, не так обидно будет рапортовать
кому-нибудь на той стороне: а вдруг есть все же та сторона, и кто-то согласно
уставу принимает рапорты от новоприбывших… Как бы это местечко ни звалось,
дежурный при входе есть наверняка, со всеми уставными причиндалами: мохнатый
хвост там или белоснежные крылья.
– Внимание! – сказал Мазур тихонько.
– Что? – встрепенулся Вундеркинд.
Дремавший в углу Куманек моментально ожил и, повинуясь жесту
Мазура, шмыгнул бесшумно в соседнюю комнату, чтобы в темпе сыграть там подъем.
– Она идет к нашему крылечку, – сказал Мазур. –
Та, из соседнего домика. Второй пока не видно. Одна. Подозрительных предметов
при ней не усматриваю.
Вундеркинд с непроницаемым лицом опустил руку на пояс, где
под пестрой рубашкой у него, понятное дело, был заткнут за пояс пистоль с
глушителем. Через несколько секунд в дверь громко, бесцеремонно постучали.
Они обменялись взглядами. Мазур встал, пошел открывать.
Мимоходом взял со стола откупоренную бутылку, набрал в рот старки и брызнул на
рубашку для запаха, мысленно передернувшись от такого кощунства.
Едва он приоткрыл легонькую дверь, девушка с длинными
светлыми волосами энергично протиснулась мимо него в комнату. Пока она шла,
Мазур, разумеется, три раза мог бы сломать ей лебединую шейку или прикончить
каким-нибудь другим, не менее молниеносным и эффективным способом, – но
спешка в таких делах ни к чему.
Она присвистнула, углядев натюрморт на столе, помотала
головой и безмятежно произнесла по-английски:
– Ну вы даете… Основательно, – спохватилась. – Эй,
а вы по-английски-то понимаете? А то жил тут до вас такой… Непонятно кто. Ни на
одном человеческом языке не толковал… но по заднице хлопать порывался.
– Понимаем, – сказал Мазур. – И даже говорим
иногда.
На ней были белоснежные шортики и легкомысленно завязанная
узлом на загорелом пузике пестрая рубашка, весьма аппетитно распахнутая. Вся
она была загорелая, вертлявая и симпатичная, как чертенок, даже убивать жалко,
если что, не дай бог.
– Точно, говорите… Вы кто? А то, я слышала, песню пели на
каком-то экзотическом наречии…
– Поляки,– сказал Мазур доброжелательно. – Польша –
это, как бы вам объяснить… Если выехать из Парижа и держать все время на
восток, никуда не сворачивая…
– Я студентка, – чуточку обиделась она, –
университета. Так что примерно представляю, где ваша Польша… Возле Германии, а?
Я имею в виду, возле красной.
– Точно, – сказал Мазур.
Она засунула ладошки в тесные карманы шортов и, покачиваясь
с пятки на носок, с любопытством оглядывала комнату. Из соседней вернулся
Куманек, гостеприимно кивнул и уселся на прежнее место. Судя по его виду, в
соседнем кубрике в темпе сыграли побудку. Жить этой киске, ежели что,
оставались секунды…
– Точно поляки?
– Не сойти мне с этого места, – сказал Мазур,
перекрестившись на католический манер, как и следовало приличному
поляку. – Я – Юзеф, это вот Рышард, – показал он на
Вундеркинда, – а там, в углу – Янек. Можем паспорта показать.
– Зачем? Я же не полицейский… – сказала она, ухмыляясь во
весь рот. – Поляки? Здорово. Экзотично, я имею в виду. А я – Джоанна,
только не зовите меня ни Джо, ни Анна, я этого терпеть не могу. Канада, Квебек.
Выговор у нее, и в самом деле, был специфически канадский…
или какой-то спец грамотно поставил ей именно канадский выговор, как Мазуру
когда-то ставили австралийский. Могло быть и так, и этак. Верить в их положении
нельзя никому и ничему.
– А остальные где? – спросила она, озираясь с детской
непосредственностью. – Мы в окно видели, вас много было…
