Физиономии у оставшихся были примечательные – все они
медленно медленно осознавали, что увеселительная прогулка пошла наперекосяк,
что случилось нечто неправильное, опасное… Вот-вот начнутся вопли, слезы и
сопли, а этого следует избежать, панику нужно гасить в зародыше, чтобы не
путались под ногами с визгом и не мешали работать, декаденты…
– Внимание! – рявкнул он, добросовестно коверкая свой
английский на американский манер. – Ваша тачка конфискована революционным
фронтом для нужд борцов за свободу! Вы все, мать вашу, мне и даром ни на что не
нужны! Будете паиньками, не трону! Живо, выметайтесь на улицу!
И грозно повел автоматом, ни в кого особенно не целясь.
Через несколько секунд словно плотину прорвало – народец хлынул наружу,
толкаясь, сшибая друг друга, хныкая и поскуливая, а там их принимали Викинг с
Зорким Соколом и размалеванный Вундеркинд, сгоняли в табунок, оттесняли к
нависшей скале.
– А тебе, холуй буржуазный, особое приглашение нужно? –
рявкнул Мазур, выдергивая за шиворот водителя из-за баранки и следя, что бы тот
не прихватил с собой ключ.
Выпрыгнул из пустого автобуса, не глядя на сбившихся в кучку
туристов, прошел прямиком к Крошке Паше. Паша, придерживая подошвой спину
распростертого у его ног аборигена, ухмыльнулся и подал Мазуру добычу: открытую
поясную кобуру с короткоствольным револьвером и огромный жетон, весь в
разноцветной эмали, где среди гербов, эмблем и надписей красовалось
интернациональное слово «Полиция».
Присев на корточки и легонько потыкав кулаком в ухо
пленника, замершего с заложенными за голову руками, Мазур лениво протянул:
– Ага… Полицейская ищейка, мать твою? Борцов за свободу
вынюхиваешь? Шкуру сдеру…
Ежась, обливаясь слезами, зажмуриваясь от ужаса, абориген
затараторил, как пулемет, многословно и испуганно убеждая, что он не имеет
никакого отношения к шпикам из тайной, что он – мирный, совершенно безобидный
чиновник туристической полиции, в чьи обязанности входит лишь сопровождать
гостей, бесценный источник валюты, к туристическим достопримечательностям, следить,
чтобы с ними ничего плохого не приключилось. Что до политики, то он с юных лет
горячо сочувствовал всем партизанам, какие только есть на свете, разделяет их
благородные стремления, уважает героическую борьбу за свободу и сам готов
записаться в любой фронт, если отпустят душу на покаяние…
С этим скучным типом все было ясно, и Мазур упруго
выпрямился, приблизился к сгрудившимся пленникам, величаво прошелся мимо них
вперед-назад, как сущий фельдмаршал, для поддержания принятой на себя роли
погрозил кулаком:
– Развлекаетесь, империалисты, пока угнетенные страдают…
Расшифроваться, сыграть бездарно он не боялся – в мире
вообще и в Африке в частности всевозможных повстанцев, инсургентов,
освободительных фронтов и прочих террористов больше, чем блох на барбоске, так
что особых усилий и не следует прилагать – выкати глаза, скрежещи зубами да
выкрикивай первые пришедшие в голову радикальные лозунги. Очень может быть, что
сам того не ведая, выглядишь в точности как кто-то реально существующий, именно
такую фразеологию пользующий…
Судя по насмерть перепуганным физиономиям, его слова все
приняли на веру. Не стоит затягивать представление, они тут ни при чем, еще
инфаркт кого-нибудь стукнет… Бабуля с розовыми волосами и так вот-вот
описается…
– Внимание! – сказал Мазур. – Мы – боевики
революционного фронта освобождения. Обижать вас никто не будет, но вот автобус
придется конфисковать для нужд борющегося народа…
– Мы – з-заложники, да? – с полными слез глазами
вопросила очаровательная девчушка в синих шортах и белой блузочке.
Обстоятельно, но с эстетическим восхищением оглядев ее с ног
до головы, Мазур вздохнул про себя: до чего хороша, сгрести бы в охапку и
зацеловать до полусмерти, не говоря уж о прочем…
Подойдя вплотную, он поклонился и сказал со всей возможной
галантностью:
– Солнышко, фронт имени Себастьяна Перейры не воюет с
очаровательными крошками, разве что в постели и с их полного согласия… Мы –
люди идейные и воспитанные, заложников принципиально не берем, это не
согласуется с нашей программой…
И нахально поцеловал ей руку, чуть испачкав черной
маскировочной мазью. После чего напряжение чуточку спало, бедный перепуганный
девчоныш даже попытался улыбнуться.
«Откуда я это взял? – подумал Мазур. – Какой еще
Себастьян? Ах да! «Я – не Негоро, я – капитан Себастьян Перейра, компаньон
великого Альвеца!» Наплевать, никто из них, не смотрел старые советские фильмы,
да и не до углубленных умствований им сейчас…»
Мазур скромно подумал, что обладает все же некоторым
обаянием – девчонка определенно приободрилась после его куртуазной речи,
остальные чуточку повеселели. И атмосфера приобрела такую непринужденность, что
пузатый субъект лет шестидесяти, краснолицый, с огромным брюхом и венчиком
седых волос вокруг лысины, даже нацелился в Мазура фотокамерой, натянуто
улыбаясь и бормоча что-то – явно по-немецки.
Вот такого панибратства нельзя было допускать – и Мазур,
шагнув к нему, резким движением отвел руку с камерой, набрал побольше воздуха в
грудь и рявкнул в хорошем стиле старого прусского капрала:
– Zuriick! Habacht! Himmelherrgott! Bajonettauf!
[2]
Последнее, конечно, было добавлено ни к селу, ни к городу –
он вообще-то не владел немецким, однако перед выброской перечитывал «Бравого
солдата Швейка» и кое-какие строевые команды всплыли в памяти…
А впрочем, он нисколечко не перегнул палку: на старого
бюргера его слова возымели прямо-таки волшебное действие. Пузан живехонько
принял классическую стойку «смирно» и, забывшись, заорал в ответ:
Ichmeldegehorsam…
[3]
Halt Maul, du Elender!
[4]
– благодушно
прорычал Мазур.
«Чует мое сердце, сукин кот, что ты в вермахте не в обозе
служил, – подумал мимолетно, оценив стойку. – А может, и не в
вермахте. Неважно. Главное, строевой. Сколько лет прошло, сколько воды утекло и
перемен грянуло, а вот поди ж ты, армия себя оказывает – вытянулся, как на
смотру, вояка долбаный. Армия, судари мои – это навсегда…»
Погрозив пальцем пузану, чтобы не вздумал щелкнуть камерой,
Мазур вернулся к распростертому в самой жалкой позе полицейскому, подмигнул
Крошке Паше, изобразил пальцами в воздухе нечто, прекрасно обоим понятное. Паша
врубился с ходу и подыграл моментально, протянув с гнусавым выговором истого
уроженца американских южных штатов:
– Билли, ты что, так их тут и оставишь? Девочек можно в
темпе отодрать, а эту полицейскую крысу шлепнуть к чертовой матери, чтобы не
заложила потом…
