— Товарищ Мазур… – чуть ли не просительно протянул Юсеф.
Мазур встрепенулся. Адмирал уже садился в машину с видом
недовольным и отсутствующим, и Мазуру пришло в голову, что Бульдог с превеликим
удовольствием лично сопроводил бы до корабля грузовик с драгоценными мебелями.
Какое-то время казалось, что он попытается отказаться от поездки, насквозь ему
непонятной и совершенно ненужной. Но Лаврик выразительно воззрился, и адмирал
оставил невысказанные возражения.
В машине Мазур задал себе вопрос: каким образом, будучи
чем-то измазанным, можно вырваться из Лавриковых когтей? Да одним-единственным
способом: путаясь в слезах и соплях, все выдать, всех заложить… и при этом
оказаться еще полезным на будущее. Только так, и никак иначе. Здесь, видимо, и
объяснение – но лучше в э т о не лезть, свои бы собственные скелеты в шкафу на
свет не вывалились…
Юсеф выкрикнул что-то на родном языке, тряхнул шофера за
плечо, и тот остановил машину. Оба брата проворно вывалились из распахнутых дверец,
положив руки на пистолеты.
Мазур присмотрелся. Они остановились как раз на окраине
Большого Базара, у крайних лавчонок. Посреди оставалось нечто вроде площади, и
по краям ее, подвернув ноги калачиком, сидели вовсе уж мелкие торговцы, лавок
не имевшие, разложившие свой товар на циновках, а то и прямо в пыли.
Сейчас площадь была забита народом. И в центре волчком
кружился дервиш.
С первого взгляда Мазур определил, что это классический
«дивона», то есть находившаяся под запретом революционных властей разновидность.
«Тихих» еще с грехом пополам терпели, позволяя сидеть истуканчиками и безмолвно
думать свои мысли – но вот буйный и шумливый «дивона», рискнувший появиться на
людях, очень быстро свел бы тесное знакомство с генералом Асади. Чтобы вот так
– открыто, в центре города… Неспроста.
Мазур видел, стоя на подножке машины, как дервиш, косматый,
оборванный, в конусообразном колпаке, увешанном какими-то амулетами, вертится с
раскинутыми руками, слышал классические завывания:
– Я-а-гуллу! Я-а-руллу! Я-гуллу-иль-ля-хак! Я-а-руллу!
Он был грязен, живописен и отрешен от всего сущего –
кружился, раскинув руки и закрыв глаза, на губах обильно пузырилась пена,
дервиш кричал что-то, уже напрочь непонятное Мазуру, развевались его лохмотья,
колокольчики на железных цепочках, обглоданные кости на веревочках кружили
вокруг. Считалось, что именно в таком состоянии святой человек, «дивона»
прорицает совершенно безошибочно, как он предскажет – так в точности и
сбудется…
Юсеф, с пистолетом в руке, попытался протолкнуться в центр,
к дервишу. Его не то чтобы не пускали – люди попросту, сомкнувшись, стояли
стеной, не оборачиваясь, словно бы не видя майора и не слыша его криков. А
машину со всех сторон обступали другие – эти стояли уже лицом, в глазах у них
была все та же отрешенность каменных истуканов с вершины кургана, и их было
много, слишком много, чтобы от них могли отбиться в случае чего пятеро
вооруженных (адмирала Мазур не брал в расчет, да и оружия у того при себе не
было)…
Дело попахивало керосином. Впервые за все время пребывания
Мазура здесь горожане проявили пусть пассивное, но сопротивление доблестным
представителям жуткой Шахро Мухорбаррот… Они пока что ничего не предпринимали,
стояли и смотрели, но, когда с такой вот отрешенной решимостью стоят и смотрят
человек двести, умный старается побыстрее убраться подальше, пусть даже на
поясе у него пистолет… Потому что в такой ситуации только танк поможет настоять
на своем, а танков на горизонте не видно, никого тут нет, кроме них…
Юсеф понял все это достаточно быстро. Буквально оттащил за
шиворот младшего братишку – тот, колотя по спинам кулаком с зажатым в нем
пистолетом, вопя что-то обиженно и повелительно озираясь, растолкал зрителей –
вернулся к машине, настороженно озираясь, держа пистолет наготове. Затолкнул
Ганима в машину, запрыгнул сам, что-то бросил водителю, и тот рванул с места –
благо толпа оставила достаточно широкий проход…
Ганим что-то возбужденно затараторил по-своему.
– Он говорит, что такого никогда прежде не было, –
сумрачно перевел Юсеф. – Охотно верю. Это неспроста.
Большой Базар… он как барометр. Что-то нехорошее тлеет…
– Выходит, правда, что Барадж… – вкрадчиво спросил Лаврик.
Юсеф, уставясь на него почти неприязненно, долго не отвечал,
потом сказал, ссутулясь:
– Ну, хорошо. Это правда. Этот мерзавец сбежал через
северную границу, к саудовцам. Бывший генерал Барадж оказался грязной,
растленной скотиной, которая втихомолку набивала тайники золотом, камешками и
валютой, распродавая достояние республики и используя свое положение для самых
грязных махинаций… Мне больно признаваться советским товарищам, что один из
вождей революции оказался… – он горько усмехнулся. – Но вы, я думаю, не
будете нас судить слишком строго. Все присутствующие прекрасно знают, что в эти
махинации оказался замешан и один довольно высокий советский товарищ… Я никого
не упрекаю, это наша общая боль… Касем созывает расширенное заседание
революционной ассамблеи, он скажет всю правду, и мы вместе будем думать, как
выйти из этого незавидного положения с наименьшим ущербом для авторитета
революции и репутации наших советских друзей…
Больше за все время пути не произнес ни слова – пока ехали,
пока проходили посты охраны вокруг президентского дворца и во дворе, пока
быстро шли по коридорам, обклеенным листовками, плакатами и портретами Касема.
Неожиданно они увидели оригинал – Касем спускался по широкой
лестнице, примыкавшей к президентской приемной, в сопровождении адъютанта с
портфелем, он почти бежал упругой походкой человека, у которого впереди
множество неотложных дел, он увидел Юсефа и прочих, и его лицо на миг озарилось
незнакомой улыбкой – виноватой, грустной, растерянной.
Мазуру показалось сначала, что адъютант, чуть привстав и
нахмурясь, показывает на них пальцем. Он не сразу понял, что видит пистолет, а
когда до него все же дошло невероятное, выстрелы загремели чередой…
Он отчетливо видел, как на груди Касема развернулись темные
пятна, как покрылся прорехами китель, как повалился Ганим, которого достали
прошедшие навылет пули…
И шарахнулся к стене, вжался в нее прежде, чем смог подумать
что-то осмысленное. Рядом оказался Лаврик, нажал кнопку кобуры, откинулась
крышка, и особист, оскалясь, вырвал массивный «Стечкин»…
Его опередил Юсеф. Рыча что-то горестное и злое, он с
невероятной быстротой перекинул автомат под мышкой со спины, и загрохотала
очередь, адъютант смятой тряпичной куклой кувырнулся со ступенек, растянулся на
лестничной площадке рядом с неподвижно лежавшим Касемом – в этот миг президент
и вождь стал удивительно похож на свои портреты, бледный, совсем молодой…
Потом Юсеф упал на колени рядом с братом – но Мазур видел со
своего места, что ничем уже не поможешь, поздно…
Где-то поблизости топотали бегущие, слышались непонятные
крики, ударило несколько выстрелов. И тут же за окном, во дворе, грохнуло так,
что стены содрогнулись, и с потолка посыпалась какая-то крошка.
