Мы уж было собрались сходить за водой, как к девушке подкрался пропавший до этого кот-стоговой и с урчанием начал строить себе гнездо в ее волосах.
— Красавец! — с удовлетворением прокомментировал Черный Властелин. — Всегда найдет теплое местечко!
— Ща-а-ас! — прошипел кот, выгибая спину и сгребая русые пряди волос когтями. — Сам не хочешь попробовать на этой метелке спать? — и плюхнулся прямо в середку «вороньего гнезда». — Нашли «теплое место» на передовой! — выпустил когти и замурлыкал, перебирая лапами.
Мы заинтересованно переглянулись и присели рядом на корточки:
— Зачем тогда рискуешь?
— Жалко Клену, — промурлыкал котяра. — Пропадет совсем. Русалка сгубит.
— А ты, значит, спасаешь? — уточнил Кондрад, протягивая руку и почесывая животное за ушком.
Кот зло сверкнул голубыми глазами, клацнул зубами в миллиметре от руки и, повернувшись к нам тылом, прошипел:
— Не спасаю, усыпляю! — снова запел свою песенку.
Но тут бамкнул колокол наверху часовни, русалка завозилась и очнулась.
— Что со мной? — произнесла русалка-Клена, нервно ощупывая лицо и голову.
Мы встали и отодвинулись. Девушку, безусловно, было жаль, но арианэ лично у меня вызывала отторжение и явное нежелание общаться. Кондрад, мне кажется, испытывал похожие чувства.
— А-а-а! — сорвалась с места Клена, высоко подпрыгнув с положения лежа. — Снова этот поганец в волосах окопался! А-а-а! Спасите! Помогите! Отвяжись от меня, урод проклятый! Чтоб тебе когти кузнецы большими клещами повыдергали! — и забегала, вопя как оглашенная.
На ее голове гордым флагманом реял кот, прижмуривший глаза и тоже вопящий:
— Кому еще кажется, что это «теплое место»? Хотите поменяться и прокатиться с ветерком?
Солдаты, привычные к шумным утренним побудкам, даже не почесались. Кузнецы от нечисти с ужасом шарахались, так что изощрялась она долго, пока ей не удалось скинуть нахальное животное.
— Тяжелая это доля — спасать! — задумчиво вздохнул зять. И я с ним согласился.
Итак, не прошло и половины дня, как мы получили три новенькие симпатичные подковы. На прощанье нам дали дорожные припасы, пару теплых одеял, кучу напутствий и дядю-кузнеца два с гаком метра ростом. Этот милый человек был к нам приставлен, чтобы довести обратно и, как подозреваю, чтобы мы ненароком опять к ним не вернулись.
У самого края леса нас догнал запыхавшийся стоговой в человеческом облике с криками:
— Вы куда без меня намылились?!
Покуда остальные посмеивались, а русалка возбужденно верещала, он незаметно сунул мне и Денису еще по одной подкове со словами:
— Неча свое имущество разбазаривать!
И началась обратная эпопея…
Чавк-чавк — по болоту. Чавк-чавк…
— Кондрад, ты знаешь, что у него вши? — спросил я зятя, указывая на кузнеца, по виску которого проползла одна такая серая пакость, и раздумывая над тем, что мужик всех наших обязательно вшами перезаразит. — Надо пролечить…
— Обойдутся, — уверенно отмахнулся Кондрад, вытягивая ногу в ботфорте из вязкой жижи. Как только вытянул одну — увязла другая! — Они у него здоровые, не болеют…
Удивительная простота нравов! Не знаю, смеяться или плакать.
И опять чавк-чавк…
Ко мне, знаменитому лекарю (кто заложил — убью!), обратился простуженный солдат. Я приложился ухом к груди и послушал его легкие:
— Та-ак, дыхание жесткое, катаральные шумы… Знаете, мне сильно не нравится ваш кашель…
— Что поделать, — смущенно улыбнулся вояка, — другого у меня нету.
Издеваются они, что ли?!
— Так чем его лечить?
Я сглупил. Ответил не задумываясь, на автомате:
— Горячая ванна, ложка меда, рюмка коньяка или водки — и все как рукой снимет! В крайнем случае, теплое пиво! — не сообразив, что мы на болотах, а не дома.
Довольный солдат очень обрадовался:
— С ванной и пивом не выйдет — а бренди сейчас полечимся!
После чего я получил выволочку от ведуна и Кондрада — мол, спаиваю их коллектив. Я спаиваю? Это я-то спаиваю?!
Как пили на брудершафт свежий самогон с Белой Рукой и обмывали подковы в их ядреной смеси — рассказывать не стану.
Хотя я-то как раз в рот не брал! Слишком въелась в печенки любимая наркология. Там стадии опьянения и деградации так расписаны — любо-дорого! От легкой степени опьянения до алкогольного делирия, галлюцинаций и психоза Корсакова.
В результате — минус одна подкова. «Затерялась», — как уверяла нас вечно похмельная березовая братва, стыдливо пряча глаза. То были еще цветочки!
Как отпаивали тем самым дареным самогоном на березовых почках бедных, заморенных строевой подготовкой кикимор и болотяниц — тоже умолчу! И как они громко выли, прощаясь с Путятей, и поливали горючими слезами наши подковы, умоляя подарить хоть одну, — тоже.
Хотя у кикимор я уже пил! С горя! Моих «деток» кикиморы обратно забирать наотрез отказались, вот мы их и «уговаривали». Кстати, ко всеобщей бабьей радости и нашему огромному удивлению, егерь-вдовец, поддавшись на кикиморовы слезы, остался у них еще на некоторое время. Вот уж не понимаю, чему те радовались: зеленые бабенки вроде ж на его военную диктатуру жаловались?
Еле-еле уговорили забрать от «папки» прилипчивую малышню, отдарившись громадной взяткой — одной запасной подковой. Можно сказать, от груди ее оторвали. И что?!
А то! Прошли где-то с пару километров, и наши детки объявились! К «папе» сбежали. Хорошо, что я сумасшедший, который только прикидывается нормальным. А то бы опять рехнулся!
Сухлик непонятной ориентации вовсю приударял за арианэ, дарил букеты, исполнял арии, получая от нее пинки и затрещины.
Особенно запомнился один романтический момент.
Ночью, когда все попадали спать, раздался вопль, по децибелам равный кошачьему в середине марта. Причем вопль сопровождался струнным бренчанием. В какой-то миг мне удалось разобрать слова:
— О выйди, выйди, друг прекрасный! Пора, красавица! Проснись! Где же ты, девица, где же ты, красная?!! Взором меня ты коснись!
Коснуться его захотелось. Даже очень! Поленом или кочергой. Разиков пять. Даже при том, что болело все тело, оно все же услужливо соглашалось встать и отвесить музыкальному экспериментатору хорошего пинка. Ради страдающих ушей и лишенного сна организма.
В нашей палатке заворочался Кондрад, тихо матерясь сквозь зубы, обуреваемый схожими, но куда более кровожадными планами. После их осуществления объекту королевского внимания оставалась одна прямая дорога — в монастырский хор.
И только Клена тихо посапывала, убаюканная стоговым. Она даже головы не повернула на кошачий концерт, устроенный в ее честь.
